— Грамотный ты, дед... «Панасо-о-оник»... Так, по-твоему, Лев Леонидович должен художником быть? Он ведь в картины все свои деньги вкладывает. При мне за акварельку в тетрадный листок пять сотенных выложил и не поморщился!
— Ну, зачем обязательно — художником? Такую коллекцию за одну жизнь не соберешь. Скорее всего, он отцовское дело продолжает, а то и дедовское.
— Дед... — удивился Сашка. — А ты сам, дед, в милиции не работал? Очень уж ты проницательный.
— Где я только не работал, — закрыл глаза старик. — Все рассказывать, так не успею: тебя, паренек, раньше выпишут. Вот в милиции не работал...
— Ладно, дед, ты мне свою автобиографию потом вкратце расскажешь. А я вот что понять хочу. Это что же, по-твоему: каждому — свое? Так, что ли?
— Так, должно быть, — устало, с каким-то раздражением отмахнулся старик.
— Но ведь есть люди, у которых все есть! И машины, и квартиры, и почет, и уважение!
— Так заслужили, значит...
Сашка, морщась, приподнялся с койки, несколько секунд тяжело дышал, глядя перед собой, а потом выкрикнул старику прямо в лицо:
— А черта с два! Ну, ладно — ты герой, академик — не жалко. А если ты сынок просто чей-то, если тебя под белые ручки...
— Э, милок... Только ли это, — подхватил сочувственно старик. — Есть такие, что и закон не нарушают, а как сыр в масле катаются. А которым в лотерею везет, или наследство получают...
— Вот-вот!..
— А ты не завидуй! — Старик приподнялся и костлявым кулаком постучал по тумбочке, словно вколачивал эту мысль в Сашкину башку. — Не завидуй! Не завидуй!
— Так как же не завидовать, деда? — шепотом спросил Сашка. — Большинство из нас на сто пятьдесят рублей оклада живет, от получки до аванса перебивается...
— А ты не завидуй, еще раз говорю! — рассердился старик.
Сашка вдруг сник. Чтобы как-то оправдаться, он пробормотал:
— Ну вот, не успели проснуться, а сразу спорить начали. А не познакомились. Меня Александром зовут. — Он вспомнил «Руч. Александровский» и улыбнулся. — А тебя как, дед?
— Иван Михайлович. Середа фамилия, — сказал тот неохотно. «Знал я одного мужика. Денег у него было как у дурака махорки. Идет Иван Михайлович Середа с мешком в сберкассу...» — всплыл в памяти голос Семена. Посмотрел Сашка еще раз в пронзительно-голубые глаза старика и сказал дрогнувшим голосом:
— Ну, вот и познакомились.
— Ты вот дергаешься, мечешься, — говорил ему перед выпиской старик Середа со злостью. — А вот главного не понял. Не понял, что живем-то единожды.
— Да в том-то и дело, что понял! — снова дернулся Сашка.
— Во-во... Думаешь — денег накоплю, а уж потом жить начну. Копишь их, копишь, а жизнь-то и кончилась. Ты-то, парень, не знаешь, а у меня денег шибко много было...
— Да знаю я... — признался Сашка.
— Откуда? — строго спросил старик.
— Семен Жомов рассказывал...
Середа пожевал губами, вздохнул и задумчиво сказал:
— Он вроде не из болтливых... Семен-то... Да... Вона как все перекрестилось. А где он счас?
— На речке Кохтане. Пургуют ребята.
— Ну, тогда ты много знаешь.
— Я, деда, все к Семену Жомову тянулся, он такой... Мимо него не пройдешь. А все не получалось. Что ни сделаю — все не так...
— Встретишься — подойди. Я Семена знаю, он отталкивать не будет. А про меня не говори, что я здесь, под казенным одеялом, и так тошно... Один я, парень, остался. Совсем один. Мир там, — старик вяло повел рукой на окно, — а меня, считай, как и не было.
В общежитии геофизиков гремела музыка. «Прощай!» — пел приятный мужской голос. — У всех вокзалов поезда... Прощай-прощай!» Сашка шел по коридору, и знакомые запахи от вьючных мешков и спальников слегка кружили голову. От них отдавало дымком и потом... На кухне жарилась картошка, и кто-то слишком громким голосом рассказывал про речку Пенжина. Сашка услышал веселый голос Семена и открыл дверь.
Парни были все в сборе. Семен возился с проигрывателем, у стола хозяйничал Валерка, Андрей — непривычный, заросший неухоженной бородой — валялся на кровати и подыгрывал пластинке на гитаре. «Прощай-прощай! Мы расстаемся навсегда!» — снова пожаловался мужчина.
Без стука растворилась дверь, и кудлатый человек, похожий на стареющего юношу, сказал, сильно сомневаясь в своих словах:
— Милейший! Я понимаю, что вы из поля в поле... Но смените пластинку! С самого утра: «Прощай-прощай!»
— Хорошая песня, зря ты так, — пробасил Семен и пропел, страшно фальшивя: — Ты помнишь, плыли в вышине... — Он обернулся и удивленно сказал: