— Мужики! Вы посмотрите, кто к нам пришел! И стоит молчком. Александр! Живой?
— А какого черта мне сделается? — засмеялся Сашка.
— Ничего лишнего не отрезали?
— Да вроде нет... — Сашка заторопился, пока его не перебили: — Семен, ты в поле когда снова идешь?
— Да не знаю. Скоро уже. А что?
— Семен, ты только не говори сразу «нет»... Мы хоть и ссорились с тобой, и спорили тоже, но ты возьми меня с собой в отряд.
Парни переглянулись.
— У тебя пузо-то как — болит? — спросил Андрей, отложив гитару.
— Пока болит, но через месяц смогу, наверное, тяжести таскать...
— Ну, месяц мы еще рассчитываем на цивильную жизнь, — засмеялся Валерка. — Мы еще в лучшей парикмахерской по всему прейскуранту не расплатились, в баньке толком не пропарились...
— ...и в областном драматическом театре не побывали, — подхватил Андрей. — Меня, кстати, в прошлое межсезонье шеф именно там выловил. Подходит в антракте, перед барышней извинился, меня за локоточек отвел, галстучек мне поправил и ласково так говорит: «Чтобы я тебя, змея, завтра в городе не видел! Неделю выловить не могу...»
— Ну, он женатикам дает побольше в городе побыть, сочувствует. А нас в первую очередь, собака...
— Ничего, вот скоро Семен женится...
— Да бросьте вы!
— Чего ты, Сема? Берешь в отделе кадров справку, что круглогодично находишься на полевых работах, и тебя без полутора месяцев контрольно-испытательного срока и окольцуют. Почти вся экспедиция по таким справкам женилась. Не ломай традицию!
— Нет, он в поле лучше свадьбу устроит. Мы Кочеткова уговорим, «МИ-восьмой» ленточками украсим, шариками там всякими...
— А на фюзеляж вместо пупсика голого бича посадим! Вон, Артамона посадим. Он будет сидеть и стесняться...
— Так возьмешь, Семен? — снова спросил Сашка.
— Надо подумать, — серьезно ответил тот. — Можно взять.
— А у меня недавно день рождения был, — почему-то вспомнил Сашка.
— Ну-у? Так давай к столу! И займись ответственным делом — нарежь хлеб...
На столе грудой лежали консервы, связки бананов, три зеленых ананаса: недавно опять пришел теплоход из Вьетнама, и все магазины были завалены экзотикой...
— А я займусь культурной стороной нашей программы! — заявил Валерка, нажал на клавишу проигрывателя и повалился на кровать.
«Прощай-прощай! — затянул грустный мужчина. — Мы расстаемся навсегда! Прощай-прощай!» — Старая была песня...
ФАНТАСТИКА
Эрнст Бутин
Лицом к лицу
Фантазия на тему судьбы
«И похоже это на правду? Все похоже на правду, все может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собой в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собой все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!»
1
Перед тем как покончить с собой, решил Юрий Иванович съездить на родину, туда, где прошло детство и отрочество, где закончил он школу и откуда самоуверенно отправился покорять жизнь. Мысль о поездке лениво шевельнулась уже тогда, когда Юрий Иванович, сгорбившись перед печкой, равнодушно рвал накопившийся за долгие месяцы и годы бумажный хлам — всю ту макулатуру, которую еще недавно называл многозначительно рассказами, незаконченными повестями, набросками романов и сценариев. Иногда начинал было читать случайно подвернувшийся на глаза текст, и тогда одутловатое, с всклокоченной бородой лицо застывало в надежде, а в заплывших потухших глазках появлялось ожидание, но тут же ожидание это сменялось досадой и отвращением, щеки покрывались свекольным румянцем стыда, губы складывались в брезгливую усмешку: «Черт, какая дурь!.. Надо же было писать такую бодягу!» Юрий Иванович тяжело ворочался, сгребал обеими руками ворох своих творений, запихивал в топку. Он торопливо и с удовольствием поджег газетный лист со своим рассказом, в котором взгляд успел выхватить: «...заиграл желваками, и лицо прораба исказилось гневом...». Сунул растопку в печь, подумал злорадно: «Играй теперь желваками, искажайся гневом, товарищ прораб!»
В этот теплый летний день тяга в трубе была никудышной, огонек, попорхав синей прозрачной бабочкой по упрессованнои бумаге, умер, оставив лишь черные обугленные дорожки. «Сгоришь, миленькая, сгоришь, собака», — Юрий Иванович щелкнул зажигалкой, ткнул ее в печь. Нехотя ожило пламя, нехотя облизнуло бумагу, нехотя вильнуло влево-вправо и зарезвилось, разрастаясь. Заворочались лохмотья рукописей, заизвивались, выгибаясь, вспучиваясь, скручиваясь в раскаленные жгуты. Что-то ухнуло, точно выстрелило, вышвырнуло в лицо пригоршню веселых искр, мотыльковую стайку хлопьев сажи, обгорелых листков, и печка загудела, сплошь заполнилась плотным желто-голубым полыханием. Юрий Иванович смотрел, как корчатся его работы, и не шевелился.