— У нас все в порядке. Работаем. Вертикальный будет нужен дня через три. Прием.
— Понял. Мо-лод-цы! До связи, до завтра!
— Я — «Базальт-40», связь закончил по расписанию, — сказал Семен скучным голосом, выключил рацию и спросил у Надюхи. — Ну, поняла, как здесь что выключается-включается?
— Поняла, — тихо ответила она.
— Их вода заливает, а он орет: «Воды привезу три фляги!» Я еще до палатки не дошел, и то слышал.
— Бить тебя некому и мне некогда, — донеслось из-под полога.
— Ты чего, Витек? — удивился Семен.
— Ничего. Так просто, — ответил он и вылез. — Я, Семен, пойду брезент на грузе камнями прижму, посмотрю... Может, какие шмутки разбросаны. И палатку надо укрепить.
— Да ладно тебе... Деловой. Плакать, что ли, если другим тяжело? — обиделся Сашка. — А ты, Семен, как это все вычислил? Я раньше слушал — все по рации разбирал, а тут одни «а-а-а». Ты был там, что ли?
— Ага. В отпуске, по путевке, — сказал Семен. И быстро, не давая тому огрызнуться, добавил: — Виктор прав. Идет циклон. Надо подготовиться.
— Ничего, не пропадем, не одни здесь, — уверенно сказал Сашка.
— То есть? — не понял Семен.
— А тут рядом тоже геологи стоят.
Семен насторожился. Он сам показывал пилотам место для посадки и проглядеть чужую палатку не мог: обзор из кабины пилотов широкий, это в блистер смотришь — кусочек тундры мелькает... То, что нужно, он все рассмотрел: дрова есть, речка рядом, приемные линии размотать можно спокойно и что метрах в пятидесяти от посадки ушла между кустами лиса, спасаясь от грохота вертолета, — это он тоже видел. А палатки не было. Семен, стараясь сдерживаться, начал расспрашивать, на каком расстоянии, с какой стороны от чужой палатки Сашка закопал электрод. Тот обиженный — не верят ему! — взял бумажку, нарисовал картинку.
— Пойдем, — сказал Семен, выходя с этой бумажкой из палатки. В десяти шагах от вертолетной площадки, где уже возился с грузом Виктор, он нашел и закопанный электрод, и лопату.
— Это же надо! За какие-то пятьсот метров умудриться сделать петлю, заземлиться рядом с собственной палаткой и не узнать ее, — удивился Семен.
— Семен, ну, ей-богу, глаз не спускал с той горы со снежником, — развел руками Сашка.
— Ладно. Иди укладывать груз. Витя! Надо перемотать «иксовую» линию. Азимут — двести сорок. Буссоль у меня на спальнике лежит.
Они закончили со всеми делами уже к полуночи. Витек начал устраиваться на ночную запись — обложился журналами с детективами, пачками с печеньем, зажег рядом с пультом свечку, чтобы аккумуляторы не сажать, натаскал в палатку дров, поставил чайник. Любил человек комфорт! Остальные собрались вокруг ярко горевшей печки. Начался дождь. Монотонный шорох частых капель по брезентовой крыше... Семен откинул полог, выглянул: низкое чернеющее небо, ползет по долине клочьями туман. Даже куропатки, что дразнили весь день, попрятались — теперь хоть до нитки промокни, не найдешь ни одной. «Может, еще стороной пройдет», — подумал он, а вслух спросил:
— Слушай, Саша... Вот ты до Камчатки на мотороллере работал. И что — всю жизнь так?
— Не, до армии я в футбол играл.
— Погоди, я же не про спорт... Я тоже разряд по водному туризму имею — толку-то...
— Это на плотах, что ли? За плоты деньги не платят. А я в заводской команде играл. Если продуем, то директор устное распоряжение давал: всех в цех! А я хоть и числился фрезеровщиком пятого разряда, но так и не знаю, с какого боку к станку подходить. И вот идем заготовки таскать или стружку на тележке возить. Вот так недельку повкалываем всей командой, потом опять на тренировку. А в армии было хорошо. Я в спорт-роту попал. Нам командир скажет: «Сынки, надо выиграть!» И мы бегаем, потеем. Проиграем — делаем вид, что с ног валимся. Он и прощал...
Семену странно было все это слышать — где только люди не пристраиваются. Прочитал раз в одной исторической книге Указ Петра: «Лекарей, пекарей, писарей и прочих в строй не ставить, чтобы мерзким своим видом фрунта не портили!» — и долго смеялся, потому что сейчас эти лекари и писари — орлы, на построении не на левом фланге стоят. Ему самому армия вспоминалась без удовольствия, может, потому, что возвращался не при параде, без лоска: еще в Хабаровском аэропорту пришлось в туалете переодеться во все гражданское, что припас заранее, — так поистерлась, поистрепалась шинелишка за долгие караулы, марш-броски, учения «сопка ваша — сопка наша»...
— Ладно, — сказал Семен устало. — Отбой.
Проснулся он в темноте от тяжелых ледяных брызг, бивших в лицо, услышал заполошный Сашкин крик, дернулся из спальника и задохнулся от тугого, как горная река, воздуха. Тогда он привстал, вытащил из-под головы спрятанную робу, сберегая тепло, оделся прямо в тесном мешке и рывком вылез в темноту. Растяжки палатки сорвало с боковых кольев, она надулась пузырем, трещал каркас, пахло едким дымом, и громыхала, застряв в разделке, сорванная труба.
Семен на ощупь нашел рюкзак, точным движением залез в кармашек, вытащил и включил фонарь. Желтый, пляшущий круг света выхватил лицо Витьки. Залепленное длинными черными волосами и мелким крошевом листвы, оно все было покрыто крупными каплями воды, словно он только что вылез из холодной нелепой бани. Он стоял, стряхивая воду с голой груди торопливыми и ознобными движениями. Фонарик метнулся дальше — дымила печка, от каждого рывка ветра из нее вылетали искры и клубы дыма. Семен шагнул туда, заметив по пути, что Сашка натягивает на осциллограф кусок брезента и рубашка у парня уже промокла, прилипла к телу и острые лопатки быстро-быстро шевелятся, как крылья у птенца...
— Все хорошо, Саша! — крикнул Семен. — Беги на улицу («какая улица — тундра кругом...»)! Прижми палатку! Надя, укрой аппаратуру! Рацию — в спальник!
Успел увидеть, что Надюха натянула на голову капюшон желтой капроновой ветровки: одной заботой меньше... Хоть она-то не простынет...
Сашка откинул полог, выбрался наружу, на ощупь обошел палатку и остановился перед задранным брезентом. Зачем он ходил кругами, когда можно было просто нагнуться и выйти под задней стенкой палатки? А, черт! Нет теперь стенок! Нет жилья! Есть кусок смятого брезента, который сейчас сорвет с веревок и зашвырнет в реку...
— Держа-а-ать! — заорал Семен в темноте, потом удушливо закашлялся. Сашка вцепился в сырую и жесткую ткань, повис на ней всем телом, но мощные порывы ветра не давали прижать полог к земле. Несколько раз полог вырывался из рук, хлестал по лицу, а крупный песок, прилипший к нему, по-наждачному обдирал кожу. Вот громыхнула выброшенная труба, вылетела из палатки в грязь печурка, и голос Семена хрипло и спокойно произнес, перекрывая свист ветра:
— Витя, дай топор...
Бухнуло два удара, палатка резко осела — и Сашка, висевший на брезенте, с размаху сел в ягель. Теперь можно было прижать полог к земле, встать на него, навалиться всем телом. Ледяной ветер толкал в спину, и крупные колючие капли клевали часто и безжалостно.
— Витя, подруби другой кол...
И палатка, перекошенная, вздувшаяся, вдруг выровнялась, стала аккуратней, приземистей.
— Давай наружу...
По брезенту мазнул луч фонаря, метнулся вверх и уперся в летящую наискось дождевую россыпь, потом сорвался вниз и ослепил Сашку.
— Иди в палатку, погрейся, — крикнул Семен.
Погрейся... Над разбросанной посудой и одеждой моталась лампочка, мигала — это Надюха еще возилась с аккумуляторами, подключая шестивольтовую переноску. От этого желтого, рвущегося света стало еще холодней — до лихорадочной дрожи.
— Прижимай брезент! — крикнул Семен, и Сашка кинулся подворачивать полог вовнутрь, укладывать вдоль стенок батареи, ящики с консервами — все, что потяжелее. Парни под дождем стучали топорами, переколачивая колья поближе к палатке, ставя ее на короткие растяжки. Когда ветер перестал гулять, а от сырости стало знобить еще сильнее, Сашка не выдержал — полез наружу за печуркой.
— Угли не вытряхивай, — крикнул Семен. — Сейчас сырое все, проковыряемся с ней, пока разожгем...
Сашка прихватил было печурку верхонками, но мокрые рукавицы нагрелись мгновенно, и он начал махать руками, хлопать себя по бокам. Пинками и тычками он загнал печурку в палатку, поставил ее на колья, и тут же раздался скрежет — в палатке показалась труба.