Пурга надвигалась с запада, со стороны Охотского моря. Она назревала с утра, но лишь к полудню поднялся крепкий ветер, пролетел первый редкий снег. Парни курили рядом с палаткой. Несколько минут они рассматривали низкое, нависшее небо, потом Семен сказал:
— А ведь не хватит дров...
Они еще раз посмотрели в сторону моря — горизонта уже не было видно, земля и небо смешались в белой пелене.
— Это — на неделю, — сказал Валерка. Сутулясь, он натянул капюшон штормовки, огляделся по сторонам. — Я смотрю, вы здесь дрова пилили. Надо забрать хоть вон те чурбаки...
— Хорошо, если только на неделю, — вылез из палатки Сашка. — А то задует бог знает на сколько...
За те пять месяцев, что парни не видели его, он почти не изменился — такой же голубоглазый, кудрявый, с небольшими пшеничного цвета усиками. Только говорить он теперь старался деловито и озабоченно. Парни переглянулись, и Валерка сочувственно сказал:
— Верно, Санечка... Бог знает на сколько...
Было ясно и так, что западный ветер может дуть и три дня, и неделю, но если бы это сказал кто-то другой, его можно было бы поддержать, вспомнить год семьдесят восьмой, когда пурговали сорок три дня, или короткую, но страшную пургу под вулканом Горелым... Но Сашка не изменился, он так и остался для них новым человеком в отряде. Камчатка еще его не приняла, и сейчас он повторил чужие слова, и отвечать ему было необязательно.
До березняка, где лежали напиленные чурбаны, было метров триста — по сырой, кочковатой тундре. Они добрались до этих берез, и Сашка с ходу воткнул топор в литой ствол дерева, с удивлением услышал, как оно загудело негромко, коротким звуком, словно простонало сквозь зубы. Тогда он выдернул топор и посмотрел вверх. Казалось, что корявые сучья царапают низкое небо.
Они спилили эту березу. Работали быстро и молча. Потом Семен перевел дыхание и сказал:
— Хватит пока. Эту порежем, да вот еще чурбаки остались... Хватит...
— Семен, вы занимайтесь пока этой, а я буду таскать, — заторопился Сашка.
Он взвалил на плечо толстую, короткую чурку и пошел, быстро переступая раскоряченными ногами, изогнувшись от непосильной тяжести. Почти сразу налетел резкий порыв ветра, ударил откуда-то сбоку, хлестнул по лицу ледяной крупой. Сашка покачнулся, ноги его разъехались на скользком ягеле... Изогнувшись в неловкой, нелепой позе, растягивая все свои слабые мускулы, он удерживал эту треклятую чурку до тех пор, пока порыв ветра не ослаб. Покачав головой, он сделал шаг вперед, второй... Низ живота дернуло тупой болью, но и она скоро прошла.
Они успели перетаскать все дрова к палатке, и тогда пурга накрыла тундру. В палатке было еще тепло. Светилась малиновыми боками печурка, клокотал закипевший чайник, что-то бормотала «Спидола».
— Ну вот, теперь жить можно, — спокойно сказал Семен. — Будем пурговать, мужики?
У пурги есть свои преимущества. Можно отоспаться за все эти дни, что были наполнены работой — грохотом нависшего над тобой вертолета, смоткой и размоткой проводов, поломками аппаратуры, бесконечными записями... Много чем наполнена жизнь в геологии за короткое, словно пролетное камчатское лето. За время пурги можно написать письма. Много писем — подруге, матери, друзьям. Можно внимательно прочитать и еще раз перечитать старые письма. Как-то так и получилось, что именно этим они и занялись. Семен, улыбаясь в бороду, читал смешные Надюхины письма: она теперь работала в камералке, обсчитывала их осциллограммы...
Сашке с этим вертолетом привезли первое письмо. Он быстро пробежал его глазами, отложил на стол.
— Из дому пишут, назад зовут, — сообщил он. Со смешком сказал, дескать, видали таких чудаков.
— Вот и езжай, — обронил Семен.
Сашка посмотрел на него безмятежно-голубыми глазами, взъерошил светлые кудри-кудельки и снова засмеялся.
— Зовут... — повторил он. — Дон я люблю... Скучаю... Отец, мать там, друзья... Красиво там, не то что здесь...
— На кой черт ты приехал сюда, если жить не можешь без своего Дона? — спросил Валерка. — Вот я из Забайкалья, там у меня ни родных, ни друзей не осталось. Вот и живу здесь. Работа есть, климат хороший... А ты заработал на дорогу и катил бы себе назад.
— Климат... — передернул плечами Сашка.
— За деньгами сюда приехал Санечка, — сказал Андрей и при этом посмотрел на всех невинно, словно не он только что сказал человеку гадость. Они и сами давно поняли — зачем приехал и остался этот голубоглазый, похожий на херувимчика.
— А зачем тебе деньги, Саша? — спросил участливо Валерка.
— Вот у нас в станице один казак копил на машину. Причем не просто машину хотел, а обязательно «форд» или «кадиллак».
— А что, «кадиллак» — это мысль, — сказал задумчиво Семен. — У вас в станице все улицы заасфальтированы?
— Та не-е... Тогда была только центральная.
— Ага. Пыля на «кадиллаке», распугивая кур... Да он просто поэт, этот твой казак. Поэт-сатирик. И что — купил?
— Купил. Лет десять вкалывал, жену впроголодь держал, а купил.
— Угу. А дальше?
— А все...
— Нет, обязательно должно быть «дальше». Такое хорошее начало — сверкающий «кадиллак» на фоне мягкого донского пейзажа...
— Ну, ладно... — вздохнул Сашка. — Было и дальше. Он покатался несколько дней. Всех желающих возил... Потом как-то ночью вышел из хаты покурить, а вышел в одних трусах, ночи у нас теплые, не то что здесь — без телогрейки замерзнешь...
— Ну-ну?
— Ну, вышел. Слышит: в сарае что-то капает. Гаража-то у него не было, так он «кадиллак» в сарай загнал, где раньше скотину держал; поломал там перегородки, почистил немного и загнал. Ну вот, слышит: капает. Пошел в сарай, послушал. Точно, под машиной капает... Взял и посветил спичками... Ведь сам же шофер, а спичками светить начал... Ну что из машины, кроме бензина, может капать?
— Сгорел «кадил-ляк»? — нехорошо усмехнулся Валерка.
— Сгорел, конечно. Да если бы только он... Этому-то бежать скорее, людей, что ли, звать, так он тушить кинулся. В трусах-то... Ну и сам обгорел по-страшному.
— М-да... Слишком поучительная история, чтобы быть правдой, — сказал медленно Андрей.
— Слушай, ты! Семенов-Камчатско-Гималайский! — заорал Сашка. — Рама от этого «кадиллака» до сих пор у нас в овраге лежит. У него дом чуть не сгорел, едва потушили!
Сашка вскочил, хлопнул ладошкой по столу, огляделся по сторонам, словно со стороны залива Шелехова должен вот-вот подойти на рысях эскадрон его земляков, чтобы немедленно наказать обидчика. Но вместо этого налетел новый порыв ветра, затрепетал, захлопал полог палатки, и сразу же запахло дымком. Труба у печки прямая, вот и задувает дым иногда... Семен нагнулся к печурке, пошевелил поленья, подбросил на всякий случай еще одно и только потом негромко сказал:
— Давно этот разговор надо было начать... Зря ты, Саша, в геологию подался. Здесь больших денег не заработаешь. Обманули тебя. Ом-манули.
Лицо его, освещенное живым огнем, казалось красным, волосы и борода шевелились, словно начали тлеть.
— А где их можно заработать? — вдруг прямо спросил Сашка.
— Ты серьезно? Способов несколько. Можно пойти в море, ловить рыбку минтай. Рейс четыре-пять месяцев. За рейс — от трех до пяти тысяч, как повезет, какой капитан попадется. В год — два рейса. За три года — тысяч пятнадцать. Хватит, чтобы утешить твое самолюбие «Нивой» или «Жигулями»?
Сашка хмыкнул.
— А еще способы?
— Еще, говоришь, способы? — тяжело переспросил Семен. — Верно, Саша, в море хлеб тяжелый. Можно цветами торговать. Сперва вырастить их, конечно, а потом — на рынок. На Камчатке популярны тюльпаны. Быстро растут, долго не вянут. Бывает — по полтора червонца цветок.
— Пятнадцать рубликов? — ахнул Сашка.
— Не в деньгах счастье, — осторожно сказал Валерка.
— Это я уже слышал! — крикнул Сашка.
— Слышал, да не понял, — медленно сказал Семен. — Ладно, я сейчас расскажу еще одну историю про эти бешеные деньги. Еще одну историю по случаю пурги. Последнюю...
— Семен, не надо, — тихо попросил Андрей.
Резкие порывы ветра надували палатку пузырем. Тогда тепло мгновенно исчезало, словно пряталось под ржавую печку, а немного погодя выползало оттуда снова — медленно и осторожно.