Когда эта художественная интеллигенция собралась на первое заседание, Мальцев попросил меня коротко изложить итоги трехнедельной работы старой комиссии.
— Только прошу говорить на уровне общего понимания, — предупредил он. — Учтите: тут не кибернетики.
Интересно, думаю, получается! Мы, мол, тебе скажем, отчего эта штуковина не работает, если ты нам объяснишь, да попроще, как она работает. Но я тем не менее постарался без всякой иронии изложить итоги трехнедельного анализа:
— Сбои начались, когда на заводе была внедрена новая самопрограммирующаяся машина «Вега», — доложил я. — Поэтапно отключая звенья технологической цепочки, мы дошли до «Веги». И все застопорилось тут, в этой комнате, с оборудованием компьютера. Неоднократная проверка машины по блокам ничего не дала. Вернее, подтвердила исключительно надежную работу каждого блока. Сейчас выходные данные «Веги», работающей в режиме тренировки, расшифровываются с целью обнаружить какую-нибудь систему в сбоях. Но пока безрезультатно.
Тут подал голос поэт:
— Я читал, что впервые с подобными сбоями столкнулись японцы еще в конце двадцатого века. Как будто бы на машину действовали вспышки на солнце.
«Да что вы говорите! Как интересно!» — хотелось съязвить мне, но пришлось вытянуть руки по швам и докладывать:
— Действительно, было такое, — ответил я поэту. — Вы вспомнили о так называемом «первом пузыре ЭВМ — эйфории». Тогда казалось, что торжествующей поступи вычислительной техники ничто не угрожает. Разрабатывались и ускоренно внедрялись все новые и новые поколения машин. Люди им доверяли больше чем себе. И скоро были наказаны. Из-за сбоев бортовых компьютеров самолеты стали врезаться в землю, взрываться в воздухе и на земле. Автоматические линии на предприятиях вышвыривали промублюдков, как их стали называть: чудовищной формы и немыслимой запутанности изделия. Они приводили в ужас своим браком, ибо даже душевнобольной сделал бы их более приближенными к оригиналу.
Довольно скоро выяснилось, что предел модернизации ЭВМ ставит активность солнца. С тех пор усилия конструкторов направлялись не столько на совершенствование машины, сколько на совершенствование ее защиты. В этом, смысле защита «Веги» — последнее слово науки.
— А можно ли как-нибудь образно представить ее защитные качества, — спросил биолог, — чтобы и мы прониклись той верой в нее, какая чувствуется в вашей адвокатской позиции?
— Отчего же не представить? Можно... Если сейчас лишить «Вегу» всех защитных устройств, она будет реагировать даже на извержение вулкана на Нептуне.
Члены комиссии переглянулись.
— А что показывают записи тренировочного режима? — спросил Мальцев.
— Хаотический бессистемный сбой. Помеха не поддается дешифровке.
— Может быть, упущена из внимания какая-то деталь? — спросил художник.
— Мы ввели в старый надежный компьютер около шести миллионов параметров, начиная от состояния погоды — давление, температура — и кончая астрономическими явлениями, стартами космических кораблей и тому подобным. Да что старты! Заложили даже, например, такое: в какой день недели родился каждый из обслуживающего персонала «Веги».
— Это очень хорошо — такой широкий охват, — одобрил Мальцев. — И что, совсем ноль?
— Почти совсем. Наибольшая вероятность связана с двумя факторами. Сбои происходили в солнечную погоду — тут более-менее понятно. И второй фактор, совершенно непонятный: сбои всегда проходили в дежурство оператора Семеновой.
— Любопытно, — насторожился Мальцев. — И какова же степень вероятности... если популярно, через аналогию?
— Если через аналогию... — я немного подумал и, как мне кажется, нашел хорошее сравнение: — Представьте, что вы стоите на окраинной улочке и вычисляете степень вероятности появления автомобиля с четным номером. Если учесть, что вы не знаете, разрешено ли вообще по этой улице движение автомобилей, вот тогда и получится полная аналогия... Сгруппировать можно все. Но не из всякой вероятности следует закономерность. Классический пример из школьного курса теории вероятностей: совпадение судеб американских президентов Линкольна и Кеннеди. Линкольн избран президентом в 1860 году, Кеннеди — в 1960 (разница 100 лет). Оба президента убиты в пятницу, в присутствии жен. Преемниками обоих президентов были Джонсоны. Джонсон (Линкольна) родился в 1808 году, Джонсон (Кеннеди) родился в 1908 году (опять разница 100 лет). Убийца Линкольна Уй-во родился в 1829 году. Убийца Кеннеди Ли Освальд — в 1929 году (снова разница — 100 лет). И так далее.
После экскурса в школьный курс теории вероятностей наша странная комиссия посидела молча некоторое время. Вопросы иссякли. Да и какие вопросы могут быть у дилетантов!
Только Мальцев сидел и молчал, как мне показалось, осмысленно.
— Значит, так, — подвел он итог. — В первый же солнечный день проводим эксперимент.
Он набрал номер компьютера-кадровика и распорядился оповестить оператора Семенову, чтобы в ближайшее время она никуда не исчезала из города.
Связываться с солнечным днем было, конечно, рискованно. По графику его ждали через десять дней. Но могли и отменить под разными предлогами, как часто бывало. После введения программы «Погода» мы, конечно, научились управлять климатом. Но ведь чтобы где-то все время светило солнце, нужно, чтобы в другом месте все время шел дождь. Наша рядовая промышленная зона не относилась к солнечной. Считалось, что мы тут можем обойтись без солнца. Говорят, когда-то здесь зеленели пышные леса, а теперь куда ни глянь — цивилизованное болото, голая мшистая земля, расчерченная водосборными канавами. Ради нашего эксперимента никто не станет перекраивать график погоды. Если только Мальцев не отыщет убедительных аргументов.
...Было уже около восьми утра, а дождь не переставал. Крупные капли били в стекло. Мальцев все ходил и ходил по крышам умолкнувшего завода. Я смотрел на него и ждал, когда же он проявит неуверенность, поднимет голову, чтобы посмотреть на небо. Не похоже, чтобы сегодня дождь кончился, хотя Мальцев убеждал нас вчера, что солнце на сегодня нам «дали».
Я так и не дождался от Мальцева ни проблеска неуверенности. Вот он закончил прогулку и направился к зданию вычислительного центра.
Ровно в восемь все собрались в большом зале компьютера. Это было светленькое помещение с микроклиматом, с четко поддерживаемыми стабильными параметрами давления, влажности и температуры. Оно бы совсем походило на стерильную операционную какого-нибудь госпиталя, если бы не цветы в горшочках, расставленных на маленьких столиках, укрепленных на стенах между оконными проемами. Большой стол, совсем как в операционной, принесли сюда специально месяц назад для нашей комиссии.
Сейчас за ним сидели наши молчаливые творческие интеллигенты. По другую сторону стола одиноко расположилась высокая и, по-моему, красивая девушка в форменном белом халатике и голубой шапочке. Это и была таинственная Валя Семенова — злой гений «Веги», если принять точку зрения Мальцева. Мне, конечно, были смешны все эти дилетантские расследования, но свою часть дела я исполнял добросовестно, приученный моей профессией к точности и порядку.
После небольшого приглядывания друг к другу (Валя смотрела на нас просто и с интересом) Мальцев поставил задачу:
— Мы выдвигаем перед вами, Валентина Сергеевна, два условия во многом противоположного характера, — сказал он. — Вы должны забыть, что в этом зале, кроме вас, находимся мы, что мы за вашей работой наблюдаем. Словом, ведите смену как всегда. Но, с другой стороны, вы должны все время помнить о том, зачем мы здесь собрались, чтобы не пропустить в своих действиях никаких деталей, подробностей — они могут оказаться решающими. Вы должны знать, что речь идет не только о миллионах рублей, недополученных из-за простоя завода, не только о судьбе одной из перспективнейших электронно-вычислительных машин, но и о замедлении научно-технического прогресса. Сейчас сотни научных программ законсервированы и ждут решения нашей комиссии.
— Я понимаю, — сказала Валя негромко, но твердо, — меня только обижает: неужели тут все думают, что я нарушаю инструкцию по работе с «Вегой»? Я вчера еще раз ее перечитала и вижу: ничего такого я не делаю. Как все. Почему же меня заподозрили?