— Пройдемте! — козырнув, милиционер указал на машину.
— Зачем? — не понял Баратынский.
— Там и разберемся: кто летает, где и зачем?
— А чего разбираться, мне и так ясно, — усмехнулся Баратынский. — Она либо ведьма, либо я сошел с ума.
Публика загоготала. И только тут до Баратынского дошло: он стоял на мостовой в одних трусах и бутафорской шляпе.
— Вот черт, одеться забыл! — Баратынский хотел дать деру, но милиционер уже крепко держал его за руку.
«Ну все, влип, — подумал Баратынский. — Идиот! Надо ж на что купился, а?!.»
Он уже садился в машину, когда снова увидел их. Они летели, обнявшись, и, как показалось Баратынскому, целовались.
Они сидели в комнате Петра Иваныча на старом кожаном диване, и Дождь держал ее руку в своей руке.
— Меня стал преследовать запах моря, — говорила она. — Иду по улице, и почему-то воздух пахнет мидиями и теплым песком… Теперь я вспомнила: от Бальдо все время пахло то луком, то чесноком, то вдруг мускатом, он постоянно болтался на кухне возле поварихи, я уже забыла, как ее звали, Катерина или Куррадина, пышная, теплая, как каравай хлеба. Бальдо вечно к ней приставал, осыпая ее упреками, хотя, кажется, чего упрекать, — каждое утро он, зевая, шел за мной с пузатой сумой всякого съестного: и кусок мяса, и рыба, и сыр, и вино, и хлеб. И все это он съедал враз, отползал в тень и храпел часа четыре. Потом с визгом купался и начинал стонать…
— И мне приходилось загодя покупать для него вторую суму провизии, которую он съедал после купания…
— Нам если доставалось крылышко перепелки или кусок сыра, то это было счастьем!. — смеялась Лена.
— Если мы вовремя успевали у него выхватить! — уточнял Дождь.
— А что происходило дома, когда мы приходили! — продолжала вспоминать она. — Он просто набрасывался на еду, и его Катерина потом не могла добудиться, чтобы получить толику положенных ей ласк!..
Зазвонил телефон. Лена дернулась, но, вспомнив Чугунова, решила не подходить. Однако телефон не умолкал, и ей пришлось взять трубку. Звонили из райотдела милиции. Лейтенант Луков передал трубку Баратынскому.
— Ленка, это я, Дмитрий Баратынский! Скажи, ты летала сегодня с этим, ну… сама знаешь?!. А?!.
— Летала, — помолчав, сказала Лена.
— Во! — вдруг дико заорал Баратынский. — Она летала! А я что говорил! Что и требовалось доказать!
Трубку взял Луков.
— Это товарищ Неверующая? — спросил он.
— Да, — ответила Лена.
— На чем вы летали? — спросил Луков.
— Ни на чем, просто так…
— Понятно, — усмехнулся Луков. — Извините за беспокойство, до свидания!..
— До свидания, — сказала Лена и положила трубку.
Вечером у себя дома Баратынский плакал, уткнувшись лицом в пухлые Дусины колени, плакал из-за того, что не помнил ни строчки из «Каменного гостя», все вылетело из-за этого дурацкого происшествия, и он совсем не может играть, не ощущает ничего, пусто все в душе и на сердце.
— Это она, она накаркала! — в слезах кричал он, тыча пальцем вниз. — Она, ведьма чертова!
— Да уж какая из нее ведьма? Из Ленки-то?!. Ну, чо ты придумываешь?!. — улыбалась Дуся.
— А кто это со мной все проделал?!. Значит, он, летальщик или дьявол, как его там?! Я же чувствовал роль, чувствовал и Верку эту, ну, которая Лауру играет, прямо затискивал, так и горел весь, пылал, был счастлив, как идиот, а сейчас…
— Я этой Верке глаза выцарапаю! — вдруг оттолкнув его, взвилась Дуська. — Я те покажу горение, ты у меня потискаешь, уродина плешивая! На порог больше ДК не взойдешь, вражина, понял?!.
— Ты чего, чего взбеленилась, оглашенная?! Озверела совсем?!. — поднимаясь и хлюпая носом, возмутился Баратынский.
— Я те озверею, гад ползучий! Я те покажу Верку-Лаурку! — И Дуська, схватив поводок Дженни, принялась нахлестывать мужа. Он бегал по комнатам, вопил, собака лаяла, и жизнь продолжалась.
Дождь, Лена и Петр Иваныч, сидя в комнате, играли в лото. Раскрытое окно выходило в сад, цветы яблонь осыпались, и запах кружил им головы. И совсем не чувствовалось жары.
Откуда-то доносились вопли и ругань. Ругались Баратынские, и эта семейная ссора очень кстати вписывалась в тихий вечерок, напоминая о реальной, грубой, но в общем хорошей жизни.
— Квартира на нижней, — мурлыкал Петр Иваныч, напевая: «Огней там много золотых на улицах Саратова, парней так много холостых, но я люблю женатого…», все повторяя и повторяя последние строчки. Потом он кончил на низ, и они стали играть еще одну партию, и опять выкрикивала Лена, а Петр Иваныч перешел на второй куплет.