— И кто же у нее собирался? — спросил я.
— Обычный контингент, — ввернул мудреное словечко Кузьмич. — Клавка, Васька Крюков… Все нашенские. Неподалеку тут живут. Со стороны никого.
— И большие компании собирались? — спросил Кудряшов.
— Когда как… Бывало и человек по десять.
— Вы, мне помнится, сказали, что дня за четыре «до этого» тихо стало. Что вы имели в виду?
— А-а… — махнул Кузьмич худой жилистой ладонью. — Обычное дело. Драка была. Милиция приезжала. Кажись, всех и забрали. Зинаида вечером, часов в десять, пришла ко мне. Говорит, обещали дело на нее завесть. Советовалась… Испугалась, видно.
— О чем советовалась?
— Да о жизни. Надоело, говорит, все. Уеду я. Или квартиру сменю. И то правда. Что мыкаться-то? Ревела… Да куда она поедет? Родных, видно, нет. Мужика тоже… Было бы куда, давно бы уехала. Житуха — она сложная вещь. С бухты-барахты не проживешь. Это пока молодые, ишшо кочевряжимся, а как одной ногой в могилу станешь, ох как внове жить начать охота! Да поздно уж…
«А Кузьмич-то — философ», — подумал я.
— Я, пожалуй, наверх подымусь, — сказал Ханов. — Может, что новенькое…
Кудряшов одобрительно кивнул.
Допрос Смолиной начали только в третьем часу ночи, через пятнадцать минут после отъезда опергруппы.
Наревевшись досыта, она, наконец, стала давать показания.
— Пришла я к Кругловой часов в девять утра. Зинка была дома одна, но вела себя как-то странно. Разговаривала со мной невнимательно, отвечала невпопад. Вижу, разговор у нас не клеится. «Ты что, — говорю, — заболела, что ли?» Она вдруг и говорит: «Слетай, Клав, в магазин». Я аж удивилась: «Рано ведь еще! Не дадут. Времени-то только девять пропикало». Она меня словно не слышала. «Я тебе денег дам, — отвечает. — Купи две бутылки водки и бутылку вина». И подает мне пятнадцать рублей пятерками. Делать нечего. Взяла я у нее сумку и пошла, а сама думаю: «Что это на нее накатило?» Вышла я, значит, в коридор, дверь прикрыла и уж совсем уходить собралась, вдруг смотрю, а в общей кухне кто-то сидит и курит. Врать не буду, человека этого я в лицо не видела, заметила только — дым вьется да из-за холодильника носок ботинка торчит.
— Во сколько вы вернулись? — спросил я.
— Примерно через час. Но Зинка меня даже на порог не пустила. Сумку я ей в коридоре отдала. Я даже обиделась поначалу. Но после остыла. Думаю, зайду вечером, узнаю, что это за мужик такой завелся, которого на людях показывать нельзя. Вечером, часов в десять, пошла. Прихожу, а дверь на замке. Ключ у меня был: подруги как-никак. Я дверь открыла, а она…
— Опишите нам приметы ботинка, — попросил Колесов.
— Ботинок как ботинок… — удивилась Смолина.
— Нет, все ботинки разные. По цвету, по форме…
— Этот был черный и блестел. Я еще тогда подумала: «Вот фраер, выпендрился! На улице мороз под сорок, а он корочки лаковые напялил!»
— Вы не ошиблись? — спросил я.
— Точно, лаковые! Умереть мне на этом месте!
— Ответьте, пожалуйста, — сказал Кудряшов, — почему у Кругловой последние дни тихо стало? Почему не собирались обычные компании? Ведь раньше, помнится, ни одного дня без пьянки не обходилось.
— Все очень просто. Двадцать первого один лопух драку здесь затеял. Ваши приезжали. Забрали всех. А участковый Зинке сказал, что если не угомонится, то против нее возбудят уголовное дело за притонодержание.
— За притоносодержание, — поправил Ханов.
— Вот-вот, — закивала Смолина. — Пугал! Знаю я. Если бы была такая статья, давно бы дело смастрячили. Но Зинка напугалась. Никого к себе не пускала.
— Статья такая есть, — сказал Колесов. — Можете быть уверены. Не зря она испугалась.
— Кто же затеял драку? — спросил Ханов.
— Чужой…
— В каком смысле?
— Васька Крюков его возле магазина подцепил. На свою голову… С ним и подрался.
— Из-за чего?
— Из-за Гальки. Васька уже давно с ней…
— Значит, всех забрали? — уточнил Кудряшов.
— Всех, — утвердительно кивнула Смолина.
— А вас?