Но сначала он вернется на Землю. Вернется домой. Замкнет круг.
Последний раз Глеб отдыхал в шлюзовой камере перед тем, как открыть люк. Энергоцентр лежал в приемном зале М-станции. Внизу у трапа толпились встречающие. Глеб не видел лиц, все плыло перед глазами, но он знал всех, кто пришел, и, растянув в улыбке запекшиеся губы, по-земному помахал им рукой.
В. Киршин
НАСЧЕТ СМЕРТИ И ЧТО ТАМ ДАЛЬШЕ
Повесть
О том, что будут сложности нетехнического характера, он прекрасно знал и готовился к ним заранее. Но то ли слишком долго готовился, и они сгустились от избытка внимания, то ли они и сами по себе обладали какими-то зловещими свойствами — только однажды многочисленные сложности эти уплотнились до полной непроницаемости. Конечно, лучше было бы с самого начала пригнуться, зарыться в бюллетени Эксперимента и не отвлекаться на всякие там посторонние вопросы. Но как назовешь посторонним то, что идет изнутри? Ничего непонятно. Выходя из столовой, Август Рубин забыл отворить дверь и с громом ударился в нее всем телом. Сын за столом злорадно захихикал. Август Рубин поглядел на дверь со страхом, потом не без труда отыскал на ней ручку, долго разбирался, толкать или тянуть ее на себя, — наконец вышел. Пора было брать тайм-аут.
Уже в магнитке он почувствовал себя лучше. Слева его подпирал плечом восхитительно незнакомый сосед, справа за окошком несся восхитительно неразборчивый пейзаж. Скорость. Из вагона он вышел динамической походкой делового человека, успешно функционирующего в штатном режиме. Но это по инерции, это ненадолго. Сзади вдоль монорельса летят отставшие вопросы, они, догнав, запросто снесут ему голову с плеч — надо опять куда-нибудь рвануть. Или прикинуться растением.
Дендрарий в южной его части пересекала извилистая асфальтированная дорожка, она безмятежно плутала по пригоркам, усыпанным хвоей и шишками реликтовых сосен, по дорожке навстречу Августу Рубину вереницей шли люди. Сходить с асфальта было строжайше запрещено, а сойти хотелось: люди брели, покачиваясь и натыкаясь друг на друга, словно в нокдауне, и разминуться с ними было сложно. Они потрясенно озирались вокруг, вглядывались в небо, в кроны сосен, потом, будто для опоры, утыкались взглядом в землю, застывали по очереди над раздавленным велосипедом лягушонком. Они сильно мешали друг другу и стеснялись этого, глаза их были круглы и глупы, — Август Рубин поклялся, что духу его на сеансе «Гибели Вселенной» не будет.
И название-то ведь какое пошлое. Ну при чем тут «гибель» — всем же ясно, что речь идет об Огненной трансмутации Вселенной. Ребенок развивается, чтобы когда-нибудь умереть, разум человечества — чтобы сжечь самого себя для новых форм, но ведь это — не гибель…
Август Рубин разволновался. Сердито огибая расходящихся после сеанса зрителей, он дошел до скамейки, сел. Длиннющая скамья была свободна: ни одному из узревших «Гибель» не пришла в голову идея сесть и отдышаться на воздухе — им непременно надо было куда-то идти. Интересно все же, что им там такое показали?.. Когда они все миновали, скамейка стала понемногу заполняться — уже нормальными людьми. Но их Август Рубин уже не видел.
На груди на лавсановом гайтане висел плоский переговорник и жег кожу ожидаемым сообщением. Август Рубин первым делом сдернул его и сунул в карман. Прикрыв глаза, сделал несколько дыхательных упражнений и расстегнул манжеты. Обнажив левую руку, он отыскал на ней точку «льянь-ду» и прижал ее мизинцем, а указательный палец установил на два цуня выше по линии «фао». Опустил глаза на носок своей сандалии и так замер.
Мушка-дрозофила вертелась перед его лицом, зависала полюбоваться своим отражением в неподвижном зрачке; комары садились на него просто передохнуть, как на дерево… Текла река Времени…
Жаждущий гармонии да будет последователен: Августу Рубину, если уж на то пошло, следовало закинуть свой переговорник подальше в кусты. Но он не сделал этого — значит, не очень жаждал. В кармане дилинькнуло, и далекий мальчишеский голос запищал: «Августа Рубина — Ростик Рубин! Августа Рубина — Ростик Рубин! Алё!..»
Дрозофила в испуге шарахнулась в сторону, комар удивился и всадил в потеплевшую щеку свое жало. Август Рубин вздохнул, поглядел туманно направо и налево на соседей по скамейке и снял «козу» с оголенного предплечья. Полез в карман, выудил оттуда свою электронную ладанку и, убавив громкость, приложил к уху:
— Ну? Чего орешь?
— Басом, беда! Дом сгорел! — ликовал в ухе сын.
— А ремень — цел? — штатно среагировал отец.
— Ремень первым загорелся, басом!
— Ну ладно, короче, что там? — нахмурился Август Рубин.
— Да это… Шефу твоему опять худо. Велел позвать… Что молчишь? Алё!
— Ладно, еду.
Август Рубин тяжело, с треском обрывая корни, поднялся со скамейки, ступил шаг, другой… Ничего, нормально. За работу. За работу, и никаких вопросов.
Они восемь лет прожили вместе, Доктор и ассистент. После того как Доктор отказался от всего, кроме своих идей, он жил и работал в доме своего ассистента — Августа Рубина. В этом не было ничего особенного, точнее, на обсуждение возможных особенностей у них просто не было времени.
Восемь лет назад их тему закрыли. Решили: негуманно. Как будто замораживать астронавтов — гуманнее. Доктор тогда хлопнул дверью и все разработки и ассистента Августа Рубина, влюбленного в него еще с колледжа, забрал с собой. Куда? К нему же, к ассистенту, благо условия позволяли. Не отвлекаясь на церемонии, Доктор поселился у Августа Рубина и с ходу углубился в работу; он торопился. Восхищенный самообладанием и независимостью учителя, а также обрадованный неожиданно укоротившимися их отношениями, Август Рубин бросился ему помогать с удвоенной энергией. Некоторое время за ними еще наблюдали, подсылали шпионов, но потом решили, что у них у одних ничего не выйдет, и махнули рукой. А у них вышло. Машина в точности копировала структуру мышления подопытных приматов, их характер, наклонности, реакции — все воспринималось ею, сохранялось и со временем находило свое развитие. Успех был несомненным, но публиковать материалы испытаний «мыслящей среды» Доктор строго-настрого запретил. На старости лет он возмечтал о личном бессмертии. Это было бы трогательно, если бы не оказалось так жутко. Отбросив остатки приличий, не скрывая больше ни от кого своего страха, панического ужаса перед небытием, Доктор из последних сил рвался к цели, загоняя при этом ассистента и всю его семью до изнеможения. Жена Августа Рубина не выдержала и в разгар Эксперимента сбежала куда-то в горы, но сам он не протестовал, напротив. Он горячо сочувствовал учителю. Истекал срок жизни, все, и вдруг — надежда. Не продлиться, нет. Хотя бы просто оставить слепок своей личности — на память. Так думал Август Рубин, но Доктор был категоричнее. Он добывал бессмертие. Он не терпел мелкого счета и всегда скандалил с судьбой, а тут спор зашел уже о самом главном. Неужто кто-то думает, что теперь он отступится?! Да и вообще, с какой стати, ведь любая степень успеха Эксперимента — чистый выигрыш. И никакого проигрыша: хуже смерти все равно ничего не будет. Они работали вдвоем до упаду.
Они работали вдвоем, плечом к плечу. Август Рубин был поглощен, нет, он был активно растворен в учителе, он досадовал на свой организм, требовавший сна и пищи, глотал таблетки, кололся иглами, — он любил учителя — непостижимого Доктора, кипевшего агрессивной смесью беспримерной дерзости титана и судорожного страха ребенка; отчаянный финишный напор, темп, открывшаяся вдруг необычайно пронзительная ясность ума… Последняя вспышка. Что ж. Такого фейерверка в жизни Августа Рубина не будет больше никогда. Куда-то делась жена… Ладно, это потом. Впереди была их вершина.