Дети не любят задавак, это ясно. Взрослые тоже не любят, но скрывают это. Они начинают делить задавак на категории и одну за другой для себя оправдывать — чтобы как-нибудь использовать чужую слабость или хотя бы списать одну из своих, — это главный признак взрослости, такая мудрость. И потом, слабость ли это? Вдруг — наоборот? Вдруг у него есть основания задаваться?
Доктора побили дети. Чужие мальчишки, неизвестно из какого квартала, просто они шли мимо и им что-то не понравилось в задумчивости Доктора. А тот как раз прикидывал, как ему связаться с Информационным центром: детский переговорник не позволял этого — только с родителями. К нему пристали, Доктор попытался урезонить задир, но его рассудительные речи имели прямо противоположный эффект — он был избит, причем с необъяснимым сладострастием. С перепугу Доктор вызвал ассистента.
«Кто это?..» — прошептал Август Рубин.
«Басом, это я! — дал слово Ростику Рубину Доктор. — Наших бьют!»
В смятении ошибаясь дверями, Август Рубин выскочил из дома, разогнал мальчишек и привел сына домой, неотрывно оглядывая его дикими глазами.
«Как ты меня назвал?» — спросил он, пятясь от ребенка в дальний угол.
«Басом», — не моргнув глазом ответил Доктор.
Помолчали.
«Ты мне никогда раньше не жаловался, сынок», — тревожно взывал из угла отец.
«Такое дело», — шмыгнул носом Доктор.
Август Рубин приблизился. «Поцелуй меня», — коварно подставил щеку.
«Что это», — буркнул Доктор.
«Ну!»
Доктор с отвращением чмокнул колючую щетину. Август Рубин испытующе посмотрел ему в глаза, выпрямился.
«Вот ё-моё, — проворчал Доктор, — как чо пропадет — так сразу на меня…».
Получилось двусмысленно, но Август Рубин не заметил.
«А на кого же еще! — прикрикнул он на сына, имея в виду старые его грехи. Голос его понемногу обрел обычную отцовскую твердость. — Иди умойся, позорище. Хоть одному-то сумел ответить?»
Сын ушел. Отец постоял минуту в задумчивости, потом вдруг передернулся всем телом и что было силы замотал головой.
Потом он еще не раз принимался мотать головой. Мысль о возможном переселении старика в мальчика — и не в какого-нибудь там, а в его собственного сына! — была чудовищна. Содрогаясь от омерзения, он гнал ее от себя, цепенел, поражаясь низости своих подозрений, извращенности своего сознания, больного разума — божьей кары. За что? Он чувствовал себя жертвой; потом вдруг понял, что этому рад: все же лучше, чем палач… Да кто палач-то?! Что вообще происходит? Ну да, да, это он болен, вообразил себе невесть что — невообразимое… Август Рубин инстинктивно искал укрытия в болезни и чувствовал, что лжет. Бог не лишил его рассудка, это было бы слишком хорошо. Рассудок был исправен, он холодно и жестоко возвращал хозяина к реальности, в которую тот ни за что не хотел верить, и объявлял одну за другой приметы случившегося. Омерзения больше не было, пришло горе, гнев на Доктора, отчаяние. Удушающее чувство вины. Пришло все, с чем нельзя жить.
Он боролся. Всеми способами гасил в воображении картины п р е с т у п л е н и я, требовал доказательств. Но картины в его мозгу разгорались вновь, множились их варианты, и все они как-нибудь да подтверждались, доказательства неизбежно отыскивались. Все теперь в его сыне было странным: слова, интонации, поступки — все было странным, и все требовало немедленной проверки, сейчас же, сию минуту, терпеть не было мочи, и права терпеть у него не было — изо всех сил стараясь мыслить хладнокровно, Август Рубин начал хитрую игру с невидимым Доктором. Одну за другой расставлял он Доктору ловушки, а тот одну за другой с дьявольской зоркостью обходил. Август Рубин не унимался, он следил за сыном днем и ночью, перестал есть и забыл уже, когда спал. Проницательность его стала настолько изощренной, что «проницала» уже саму себя. Логический анализ каждого слова и жеста ребенка длился до бесконечности, замыкаясь в круг: я догадываюсь, что он знает, что я догадываюсь, но я-то тоже знаю, что он знает, что я догадываюсь… А вдруг это все-таки — Ростик? Вдруг я зря его подозреваю? Тогда почему он не бунтует? Август Рубин в изнеможении валился с ног, сжимался на полу в комок и громко стонал. Китайская акупунктура не помогала, таблетки не действовали: поединок с бывшим кумиром-учителем одним своим фактом разоружал и обессиливал Августа Рубина. Днем за обедом он произносил длинные убедительные речи, обращенные к вероятному Доктору, вызывал его на переговоры. Мальчик, слушая, таращил глаза, потом выскакивал из-за стола в сильном раздражении и убегал. Ночью отец врывался в детскую, тряс ребенка за плечи и звал отчаянным голосом: «Ростик, Ростик, сынка!» Ростик Рубин немо бился под железной пятой Доктора и только плакал, не смея объясниться.
Объяснение все же произошло. После особенно мучительной сцены Доктор, запершись в ванной, как всегда разразился самооправдательным монологом. При этом он запутался в доводах, съехал на позиции Ростика и, ужаснувшись самому себе и своей сатанинской роли, отправился к Августу Рубину — каяться.
Тот сидел в постели, поджав ноги и сведя глаза к переносью, глубоко дышал, рыча на выдохе, по лицу его градом катился пот.
Доктор, кусая губы, встал рядом, тронул его за плечо. Август Рубин дернулся и перестал дышать. Медленно повернулся к вошедшему и… улыбнулся нежно:
— Ро-остик…
Доктор отвернулся.
— Я не Ростик… — хмуро пробормотал он.
— А кто же? — вдруг весело рассмеялся Август Рубин.
Доктор молча поежился.
— Ну не Ростик, извините, — Рост, — шутил Август Рубин.
— Я — Доктор, — еле повернулся чужой язык.
Воцарилось молчание.
— Бедный мальчик, — прошептал Август Рубин. — До чего я тебя довел…
Доктор глянул недоуменно. В глазах Августа Рубина стояли слезы.
— Да нет же, — заторопился Доктор, — нет-нет! Ты здесь ни при чем, Август, это я все затеял, я, Доктор!
Август Рубин грустно усмехнулся.
— Ну какой же ты «Доктор», сынок, ты погляди на себя. Тебе до нашего Доктора еще — ого-го.
— Как это! — возмутился Доктор. — Да я… Я могу любые тезисы… концепцию предъявить… Да я же трансформировался посредством нашей Машины! Ты что! Ты же сам давно уже все понял…
— Ты хороший парень, Ростик, — отвечал со вздохом Август Рубин. — Измучил я тебя своим бредом, я знаю. Ты у меня добрый, сын, но не надо отцовскому бреду поддакивать. Никогда больше не делай этого. Понял? Свою голову имей. Или я не Август Рубин? — Доктор дернул плечом. — Ну вот. Значит, ты — мой сын. И не забивай себе голову раньше времени разными такими фокусами.
Помолчав, он добавил скорбно:
— Наш Доктор был гением. Но он ни-ког-да бы не пришел ко мне вот так… Иди, играй, сынок. Иди.
Обескураженный Доктор повиновался. Уже на пороге он услышал сдавленное:
— Это все, что я могу для тебя сделать, родной…
Наутро Август Рубин взял смену белья, зубную щетку и сам отправился в психиатрическую лечебницу. Его приняли.
А Доктора определили в питомник. Это было как раз то, чего он хотел, снова задуманное сбывалось, но радости в первое время он не испытал. Она пришла позже и с неожиданной стороны, а вначале была растерянность. Цель Эксперимента куда-то отодвинулась вдаль и пропала, смысл происходящего оброс переживаниями и стал неразличим — Доктор в растерянности поплыл по течению. В новом русле, но опять — по течению. Изо дня в день он жил Ростиком Рубиным, говорил его слова, вынужденно вникал в его мысли. Сперва это было трудно, раздражало, но скоро он привык и стал находить в этом удовольствие. «Росточек», — так ласково называл он все самое лучшее, что прорастало в нем от ребенка. Он все выше ценил эти всходы, гордился ими и однажды заметил, что о прежней своей жизни вспоминает с отвращением и многого теперь в ней не понимает, стыдится. Но прошло и это. Все семьдесят бурных лет т о й жизни скоро стали казаться ему кратким сном. А во сне чего не привидится.
Что это было — поражение? Победа? Чья — Ростика или, быть может, самой Жизни? Если Жизни — значит, и Доктора тоже… Но осмысливать все это было уже некому.