— Коля! Давай костюм, противогаз!… Подгони поближе, трос смотай!
— Нашел, что ли?
— Не знаю… не знаю…
И снова луч фонаря запрыгал зайцем по закопченным стенам. Во дворе начинало светать.
Три часа назад другой фонарь в другом подвале тоже проделал полезную работу. Сейчас сноп света уперся в довольно высокий потолок, потому что Константин Аристархович уже час как слушал голоса за дверью. Стучать сразу было бы неразумно. Сначала он ничего не мог разобрать. Шел разговор о каких-то ведрах. Затем раздался голос «тихо», и все смолкло. Надолго. Вдруг голоса заговорили разом. Зажужжал диск телефона, и голос громко и четко закричал, видимо в трубку:
— Дежурного!… Дежурный, подполковника сюда… Радиограмма… Из штаба дивизии… Не могу… Жору давай… виноват… Начальника штаба давай… Не имею права, говорят!.. Запретил Жора, то есть, виноват, Крохаль!.. Уехал?! Да как же… Нет… Жора расстрелять грозился…
Стало тихо. Константин Аристархович просматривал каждую щель двери. Дерево ссохлось, и косяк отошел от дверного среза, стал виден засовчик замка. Сбегать за ломом было делом одной минуты.
— Ну, что там? — кинулся Алеша.
— Новый приказ получили — передавать не хотят — Жора запретил!
— Какой Жора?
— Да Крохаля они так за глаза зовут… Ломы где?
— Сейчас…
— Ну, карауль!…
С ржавым треском приоткрылась дверка.
— Что это? Кто там?! Стрелять буду!
— Не стреляй, это начальство, — голосом Крохаля пророкотал Тяжелов, а затем своим обычным: — Товарищи! Я дальше никуда не пойду, выслушайте меня, прошу вас! Я такой же арестованный, как и вы!
— Кто там чушь мелет? Какой я арестованный! Выходи, а то стрелять буду! — прапорщик в комнате был один.
— Крохаль запретил входить и выходить, а еще запретил разговаривать с посторонними! А велел слушать! Так вот, молчи и работай на «прием». Понял?!
— Ну, понял… Валяй, стучи! Только я сперва позвоню к дежурному!
— Стой! — холодный пот выступил на лбу Тяжелова. — Стой, парень, сначала выслушай меня! Потом звони куда хочешь! Ты знаешь, почему тебя заперли? Ты слышишь?
— Ну, слышу…
— Крохаль не хочет выполнять приказ!
— Он его в глаза не видел!
— Он его читал при мне! Хочешь, повторю из слова в слово?
— Валяй…
— Полку по тревоге, ускоренным маршем… и эвакуация людей и ценностей за пределы города. Генерал-майор секретарь обкома Метелев, командир мотострелкового полка полковник Репнин, так?
— Так, ну и что!
— Как что! Крохаль арестовал всех, кто знает про приказ, и я думаю, всех потихоньку прикончит! Власть он хочет захватить — народу-то там в городе мало осталось. Молчи, не перебивай! У тебя приказ адъютант брал?
— Ну, адъютант…
— Так вот, можешь с ним поговорить, он в подвале, в камере заперт. Закрой изнутри свою шифровалку… Если боишься, достань пистолет… Я сейчас оборву эту фанеру и оставлю тебе фонарь, а сам пойду вперед. Все без обмана. Не бойся! Ты ведь получил второй приказ, и о нем тоже никто не знает. Все для этого и сделано! «Жора» ваш — предатель! Понял!
Константин Аристархович встал за дверь и потянул ее на себя…
— Стой!
— Ну, что ты еще?!
— А там был голос?
— А, ты вот о чем — это я так умею, — зарокотал он по-крохалевски… и тихонько, ладонями выдавил фанеру с обоями. Прапорщик стоял посреди комнаты с пистолетом наизготовку.
— Держи фонарь… — заворковал по-крохалевски Тяжелов, улыбаясь.
— Где остальные?
— Наваждение какое-то! — пробормотал прапорщик, махнув рукой на дверь к радистам. — А там что? — кивнул он на щель.
— Коридор потайной, в подвал — тюрьма тут раньше была! Ну, идешь? Только радистов предупреди, чтобы полчаса не беспокоили тебя. В окошко! Да я отойду, не бойся!
В небольшой, без окон, но ярко освещенной комнате за столом, уставленном телефонными аппаратами, высокий грузный старик, хмуро глядя в пол, с силой жал к уху трубку.
— Какого черта?… Говорили же час назад! Пробуй по рации! Что антенна? Помехи? Ну, давай…
В комнату поминутно заходили люди, звонили телефоны.
— Передавайте любыми средствами — отряд спасателей к детдому на Залесной! Где сводка по действующим бомбоубежищам?!
— Вадим Вадимыч! Хлебозавод дал хлеб. Не хватает обменной тары под воду: молзавод — вдребезги! Там эпицентр…
— В Кировский райпищеторг звонили?
— Связи нет!
— Посылай мотоциклиста!
В настольном репродукторе что-то затрещало:
— Товарищ триста первый! Штаб на проводе — протянули времянку с обводной.
— Здравствуй, триста первый!
— Привет, Петр Кирилыч. Выручай! Меня тут американцы закупорили, все входы-выходы разбили, вентиляцию завалили, связь рвут, до тебя кое-как достучался!
— Постой. Постой… что значит «рвут»? Сейчас рвут? Вечером порвали?
— Да нет же! Вечером само собой — все зараз! А то теперь. Десант они бросили! По головам у меня ходят!
— Слушай, Вадим Вадимыч! Это что-то не то… По моим данным, весь десант расстрелян службой ПВО над Новой Землей. Засекли за десять минут до удара… Никакого десанта нет!..
— А это кто? На вот, послушай… в упор из пушек лупят! Все трясется!
— Все равно — не может быть! Это кто-то взбесился! Дай двадцать минут — выясню.
— Да что мне от твоих выяснений, ты мне бронебойщиков пришли!
— Бронебойщиков?… Ладно, наберу тебе в госпитале взвод добровольцев облученных. Снабдим безоткатными — больше нет никого! Всех живых-ходячих отдал комитету с милицией мародеров ловить!
— Кого?
— Мародеров, — говорю, — насильников разных, представь себе! Что вытворяют, ты бы знал! «В последний раз», говорят!
— Про насильников-то мне докладывали, но я не уловил, чтоб так серьезно… а мародеры-то на что рассчитывают?…
— Да вот такая уж, видно, у нас, грешных, психология. Одни по второму разу на смерть идут, а другим перед смертью — пограбить… В общем, договорились. Мне пока по обстановке не все ясно — посылаю разведку! Разберусь — доложу! Ну, до связи!
— До связи! Дай мне кого из замов, у моих тут куча вопросов…
— Добро.
— Панкратов! Переключаю — говори, это штаб дивизии…
Большими скачками Лоскутов бежал к подвалу.
— Там кто-то есть! — встретила его девчонка.
Сквозь грохот собственного пульса, бившегося в шлемофоне, услышал слабый шорох и он. Сунул вещи дружиннице, начал лихорадочно отбрасывать кирпичи, рвать дверь.
— Она у них всегда плотно! — услышал он над ухом. — Села! Надо ломиком! Я принесу, там в подвале пожарный щит…
Но Лоскутов уже сам выскочил на двор. В вестибюле стало светлей. Он начал было спускаться по ступеням, как вдруг взгляд его остановился на двух ногах в яловых сапогах, торчащих из-под обломков. Это был труп дежурного постового. Мраморная ступенька раздавила ему грудь, и Лоскутов ясно видел, что помощи здесь не требуется, но что-то не отпускало его, и вдруг дошло до сознания: «Оружие! Пистолет!»
Редкий мужчина пройдет равнодушно мимо брошенного оружия. Чужое оно — не чужое, нужно — не нужно, человек возьмет его, обласкает и до поры положит за пазуху, перебросит через плечо.
Лоскутов осторожно, точно боясь причинить мертвому боль или какое другое неудобство, неловко расстегнул кобуру, достал гладкий черный «Макаров», вынул запасную обойму, и все опустил в глубокий карман. Помедлил еще секунду, преодолевая неловкость перед покойным, и решительно повернул в подвал к пожарному щиту. Снял топор, лом, хотел позвать дружинников, но они куда-то пропали, видно, унесли детей. Перебежал во двор.
Там живые, кто-то шепчет и стучит! Еле слышный звук снова повторился, заглушив на миг стук собственного сердца. Рудольф просунул лом в толстенное кольцо…
Двери, двери… сколько раз человека останавливают или пропускают через себя разного рода двери. Люди находят за ними справедливость и защиту или теряют свободу. Двери, открытые настежь или отпертые золотым ключиком, впускают в гостеприимный дом или прекрасное неизвестное. Двери с задвинутым толстым засовом и запечатанные семью печатями крепко хранят свои мрачные тайны. Но бьется ли о них человек лбом или распахивает небрежным ударом ноги, он всегда инстинктивно вообразит вначале: а что там, за ними?