— Ты во сколько оставил Кривого без наблюдения? — спросил у меня Пискунов.
— Десять минут первого. Отсутствовал всего двадцать минут.
— Выходит, у Кривого были гости… — раздумчиво произнес Пискунов.
— Может, тот, кому звонил Колесов? Чувствовало мое сердце!
— Да, факт пренеприятнейший, — не скрывая огорчения, сказал Пискунов.
Вернулся Патрушев и привел с собой медсестру.
— Вот, Анна Дмитриевна, осмотрите, — указал Пискунов на Кривого.
Медсестра подошла к кровати и примерно через минуту вполне определенно сказала:
— Он мертв. И уже около часа.
— Если вас не затруднит, останьтесь, пожалуйста, до приезда следователя, — попросил я.
В двери показался Ханов.
— Весь поселок прочесали. Никого, — уныло сообщил он.
— Были поезда в сторону Горы? — спросил я..
— Четыре товарняка и два пассажирских…
— Срочно в машину и к Колесову! — приказал я. — Предупреди его. За домом Терентьева смотреть в оба!
— Ясно, — Ханов пулей вылетел из комнаты.
Примерно через полчаса приехала оперативная группа. Мы с Пискуновым вышли на крыльцо. Поселок спал.
Я протянул Пискунову пачку сигарет, но он не взял и лишь озабоченно покачал головой.
— Растревожили муравейник…
— Растревожили, — невесело усмехнулся я.
— Надо было задержать Кривого сразу после встречи с Колесовым, — с какой-то даже злостью в голосе произнес Пискунов.
— Перестань заниматься самобичеванием! — тоже взорвался я. — Мы не виноваты, что Красноперов влез в это дерьмо по уши! Да, мне тоже горько, что мы допустили его убийство. Но мы не ясновидящие! Нет! Мне всегда тяжело переживать такое. Кто бы он ни был, но он все же человек. А теперь необходимо собраться с мыслями и работать, работать!
— Извини, — тихо сказал Пискунов и дружески похлопал меня по плечу. — Извини, капитан…
— Ладно, — кивнул я. — Телячьи нежности…
— Ты где это запропастился? — неожиданно закричал Пискунов, увидев приближавшегося к крыльцу работника милиции. — Целый час ждем!
— Так я… товарищ майор… — неловко козырнул милиционер. — Это…
— Участковый, — проинформировал меня Пискунов и, кивнув милиционеру, направился в дом. — Пошли…
— Ты знаешь этого человека? — спросил Пискунов, указав на труп Кривого.
— Да, — ответил участковый. — Красноперов его фамилия. Витькой зовут.
— И давно он здесь обосновался?
— С осени…
— Почему не прописан? Вы знаете, что он судим?
— Не-ет… Так это… Их теперь здесь сколько?.. Вон, целый мостопоезд. Понаехали… У Машки вон трое живут… В общежитии… И все с городской пропиской.
— А как здесь оказался Красноперов? — Пискунов вновь был готов взорваться.
— Так я думал, он с этого… мостопоезда или с трассы газопровода, — оправдывался участковый. — А на квартиру его пустил Паршин Серега. Он как осенью уехал в Горноуральск на повышение квалификации, так и не возвращался. А я думаю, пусть живет…
— Ладно, — махнул рукой Пискунов. — С этим мы еще разберемся.
— К Красноперову кто-нибудь приходил в гости? — спросил я. — Друзья, знакомые…
— У него один друг, — ответил участковый, с опаской поглядывая на Пискунова. — Раза четыре видел…
— Фамилию-то хоть знаешь? — спросил Пискунов.
— А чо не знать-то, — осклабился участковый. — Сидоров у его фамилия. Вовкой зовут. Сам он со станции Гора…
— При осмотре места происшествия, — докладывал один из членов оперативной группы, — нами обнаружены пригодные для идентификации отпечатки пальцев и два следовых отпечатка обуви довольно странной формы.
— Покажите, — потребовал Пискунов.
Оперативник водрузил на стол тяжелые гипсовые слепки.
— Интересно… — произнес Пискунов. — Действительно, странные следы.
— Похожи на отпечатки галош, — сказал оперативник. — Или… резиновых сапог.
— Резиновые сапоги? — усомнился я. — В такой холод? Маловероятно.
— Тогда галоши, — уверенно заключил оперативник.
— А пожалуй, он прав, — согласился Пискунов. — Существует поверье, что собака не может взять след резиновой обуви. Похоже?..
— Но ведь это глупости, — усмехнулся я. — Нас ведь она довела до железнодорожного полотна. И совсем не тем путем, каким шел Красноперов. Значит, мы точно прошли по следу преступника.
— Но поверье-то существует, — развел руками Пискунов.
— Хорошо, — я потрогал пальцем шершавые гипсовые слепки. — Отправим их в Горноуральск на экспертизу. Вечером будем знать результаты.
— Теперь сторожа из пионерских лагерей, — докладывал оперативник. — В «Горняке» работает Поливанов, а в «Металлурге» Воробьев. Поливанов, тут много «за», частенько попивает. Месяц назад устроил скандал в ресторане. Хотели привлечь, но… заменить его в лагере некем. Отделался штрафом. Дружки его посещают довольно часто. Пьют да там и ночуют. Предупреждали… А что сделаешь? Кто поедет в такую глушь на всю зиму? Теперь Воробьев. Ему шестьдесят два года. Пенсионер. Заслуженный, так сказать, человек. К нему претензий нет. И, наконец, Сидоров Владимир. Молодой парень. Работает в универмаге электриком. Женат. Живет с женой и сыном. Не судим. Дел с милицией никогда не имел. Друзей особо близких нет. Одно время поддерживал какие-то взаимоотношения с Паршиным Сергеем, у которого проживал Красноперов-Кривой, и второй бывший друг — Михаил Воронов. Паршин, как известно, находится в Горноуральске, а Воронов сидит в коридоре. Позвать?
— Зови, — кивнул Пискунов. — И продолжай работу со сторожами.
Воронов бочком вошел в кабинет.
— Здрасте, Григорий Иванович, — сказал он. — Зачем вызывали?
— Ты прежде садись, — улыбнулся Пискунов. — А пригласил я тебя по поводу твоего дружка Сидорова.
— Какой он мне друг, — криво усмехнулся Воронов. — Был когда-то…
— Почему? — спросил я.
— А-а… было дело… Но теперь все. Точка!
— Так в чем причина вашей размолвки? — настаивал я.
— Причина? — переспросил Волков и почему-то посмотрел на Пискунова. — Разошлись, как в море…
— Перестань дурачиться, Михаил, — не дал ему договорить Пискунов. — О твоей причине весь город знает. Мне самому рассказать или…
Волков понуро молчал.
— Тогда расскажу, — решительно сказал Пискунов. — Произошло это в июле. Ты, кажется, тогда только из армии вернулся?
— Да, — кивнул Воронов.
— Так вот, — продолжал Пискунов. — В тот день взял наш демобилизованный у своего закадычного дружка мотоцикл… Марку не помню…
— Ява-350…
— Верно, — вновь улыбнулся Пискунов. — И поехал по городу, оповещать о своем возвращении всех знакомых девах. Ну и… на городской плотине не справился с управлением. Сковырнулся вместе с мотоциклом в пруд. Сам-то выбрался, а мотоцикл… до сих пор в пруду лежит. Глубина в том месте метров тридцать пять. Сколько раз ты нырял за ним?
— Не помню… Раз сто, может, больше…
— Вот-вот, — засмеялся Пискунов. — До осени и нырял. Мне тут на днях один знакомый говорит: «Что это Мишка нырять перестал? Морозу, что ли, испугался? Так мы бы ему прорубь прорубили и избушку какую ни на есть смастерили для обогреву». Поверишь, нет, народ на плотину ходил, как на представление. Не все, конечно, ради смеха ходили. Нет. Помогали. И «кошками», и баграми… Чем только не пробовали. Вот с тех пор и разошлись они. Но ты, Мишка, не расстраивайся. На следующий год планируется ремонт заслонок на плотине. Приедут водолазы…
— Я что… — возмущенно произнес Воронов. — Вовка… Я же с ним расплатился. В шахте вкалывал, будь здоров! Четыре месяца всю зарплату отдавал. Себе только на еду. Он же с меня, козел, двойную цену взял!
— Ладно, — кивнул Пискунов. — Это, так сказать, из области воспоминаний. А с кем сейчас дружит Сидоров?
— Да ни с кем. Когда ему? Он на трех работах пашет. В универмаге, в столовой электриком и в пионерском лагере сторожем. Машину собрался покупать.
— В каком лагере? — спросил Пискунов и удивленно посмотрел на меня.
— В «Металлурге»…