Он выбежал на улицу. За городом, там, где висела туча, временами вдруг обваливался каменистый грохот, медленно затихал, подрагивая. На западе и востоке тоже потемнело, изредка радостно освещаясь отдаленными молниями.
В первой же телефонной будке Игорь набрал номер, который ему дал лейтенант.
— Пока ничего нет, — ответил упругий девичий голос. — Мы вам позвоним. Вот ваш телефон, лежит передо мной.
Игорь вышел из будки, сел на скамейку. Но, уже садясь, почувствовал, что не выдержит и секунды. Что-то надо делать, что-то делать. Он вскочил.
И вот тут, распрямляя скованные усталостью ноги, он понял: ничего другого не остается, как ехать в Пристанище.
На машине нельзя — где ж там проедешь. Он побежал к метро. В вагоне было полупусто в этот будний нелюдный час. Он сел напротив рыхлой сопящей беловолосой женщины с проволочной корзиной на коленях. Сухой холодный воздух тянул по полу, облегчая горящие ноги, вагон под Игорем повело вперед, мягко отпустило — поезд набрал ход, — снова повело, и неожиданно, мгновенно он уснул. Из ирреальной звенящей тишины выплыл полуденный летний пруд, зернистый серый крупный песок отмели, он, Игорь, и соседская девочка Соня, прокапывающие в нем каналы. Внезапно Соня выпрямилась, ее лицо как-то зловеще прогнулось, она схватила его за горло. Рука у нее оказалась огромной, мохнатой и жесткой, в горле возникла каменная теснина, затрещало. Он с силой ударил ее между нор и пробудился. Поезд замедлял ход, женщины с корзиной уже не было, он сидел в вагоне один. Тотчас с полной отчетливостью встало перед ним все случившееся, он застонал, снова закрыл глаза, и в этот момент поезд резко, обрубая, остановился.
Наверху уже сыпались редкие ледяные иголки, ветер, остервенело напирая, хлопал тополиными листами, а вдали, за автостанцией, празднично, ошалело прыгали мелкие яркие градины. Вверху за тучами гигантское чугунное колесо прокатилось по чугунному полу, следом полыхнуло, ослепительным хрусталем озарив пещеру меж землей и небом, и чудовищный раскаленный гвоздь вонзился за ближним сквером, раздирая ушные перепонки. Тотчас освобождение ликующе небо хлынуло на землю.
Игорь вскочил в автобус за мгновение до потопа. Крыша автобуса гремела, вода лилась по стеклам сплошным потоком, пассажиры сидели, как в подводной лодке.
Автобус тронулся только через полчаса. Мелькнула кольцевая дорога, побежали пирамидки садовых домиков, дождь утих, и вдали на юго-западе небо молочно засветилось тонким уже слоем верховых облаков.
Игорь верил и не верил, что полиция поможет. Не верить было слишком мучительно, но и верить он не мог. Кому и чему в этой жизни вообще можно доверяться? Человек враждебен человеку уже просто потому, что каждый по-своему думает, по-своему видит мир. I] если это правда, если действительно кто-то решил принести в жертву его сына, то Игорь должен самолично найти выродков… И роль полиции здесь только роль силы, которая должна помочь ему в этом. Было бы прекрасно, если бы жизнь была построена на законе и согласии. Но есть ли это в действительности и может ли быть?
В стеклах свистел ветер. Шоссе было проложено всего лишь год назад, автобус летел птицей. Игорю же казалось, что они едва ползут.
Выпрыгнули из-за рощи первые усадьбы Пристанища. Поселок был дачным — расчерченным, разлинованным, квадратно-гнездовым. Молодцеватые домики желто-красной шеренгой ушагивали за холм, поднимая над крышами серые круглые трубы. Эта казарменность посреди цветущей бушующей природы на мгновение как-то нерадостно ошеломляла всякого, кто попадал сюда.
Сойдя, Игорь отыскал будочку телефона-автомата.
Долго никто не отвечал. Пять гудков, еще пять, еще пять. Наконец трубка щелкнула, прокрутила кусочек электрической шуршащей тишины, послышалась тонкая робкая хрипотца бабки Анны:
— Алё.
— Игорь, — сказал он.
— Нету, Игорек, ничего нету, никто не звонил, — голос бабки Анны заторопился, задребезжал.
— Как Люба?
В трубке всхлипнуло, швыркнуло, опять кусочек, шуршащая полоска.
— Анна Егоровна, — сказал он требовательно, — ты за ней смотри, пожалуйста. Меня не будет до вечера. Уж как-нибудь давай. И сама держись.
Трубка молчала. Игорь положил ее, как мог, осторожно к выскочил из будочки. Нет, эти негодяи за все ему заплатят, только найти их. В любом случае, в любом заплатят!
Что значит «в любом случае», он, пожалуй, и сам не мог бы сказать, но голову вдруг обнесло яростью, ненависть к похитителям заставила его вздрогнуть. Он подумал, что если этот мельник, или кто он там, поведет себя так же, как Креп, то будет уже другой разговор, не то, что с Крепом. Он знал теперь, что будет действовать, даже пренебрегая собственной жизнью. Господи, да что ему делать с этой самой жизнью!
Ручей пересекал поселок посередине, ложбиной меж двух холмов. Вверх по течению в сторону мельницы не было ни дороги, ни даже тропы. «Значит, мельница-мутовка, без пруда, — подумал он. — Рыбачить негде, никто туда не ходит».
Гроза, должно быть, лишь задела Пристанище. Асфальт был уже сух, трава еще сверкала, но вода с полян скатилась, оставив кусочки коры, погнутые легкие былки, подсыхающие полоски нанесенной глины. Впереди на юге вовсю голубело, хотя солнца пока не было. Береза на опушке то сонно потягивалась, поводя ветвями, то вдруг трепетала, стряхивая последнюю влагу.
Дачник в полосатой пижаме, высоко поднимая ноги, ходил в ближнем огороде и, зачем-то приставив руку к глазам, длинно всматривался в дали своей заурядной местности.
Ноги в кроссовках промокли через пять минут, но одет был Игорь удачно: ветровка и вместо всегдашних джинсов спортивные брюки. Лес пополз в гору, выступили серые уродливые валуны, проплыл за деревьями гигантский, в метр высотой муравейник, внезапно показалась меж деревьев плоская каменистая вершина, и сразу за ней холм круто покатился вниз.
Полчаса спустя Игорь, держа в виду все более тончающий ручей, забрел в странные дебри. Среди ясного дня стало вдруг сумрачно, деревья поднялись, их ветви наверху плотно сцепились, трава, напоминающая осоку, хищно обхватила ноги. Мирные домашние муравейники исчезли, обгорелые пни жутко, нереально торчали в гуще нетронутого леса. Запахло болотом, грубо и раскатисто ухнула неведомая огромная птица, черным парусом мелькнув меж берез и елей.
Слева вдали мигнуло какое-то яркое пятнышко, искорка. Исчезло, опять мерцающе засветилось. Игорь, как-то вдруг оробев, пошел туда, на это пятнышко, Местность понизилась, ноги начали натыкаться на мягкие рыхлые кочки. Пятнышко, пропав, появилось еще левее. Он еще раз повернул. Теперь вокруг были только исполинские косматые ели, дневной свет почти исчез, в углублениях почвы свирепым маслянистым блеском посвечивала вода. Он остановился, глупо озираясь. Пятнышко — огонек, свечечка? — качнулось, отдаляясь, утонуло в сумраке, вынырнуло ярко-сиреневым и вдруг как-то по-человечески — так показалось — подмигнуло. Верховой шелестящий шум пронесся над головой Игоря, в ушах что-то тонко лопнуло. «Не ходи при болоте, черт уши обколотит», — вспомнилась присказка бабки Анны, он хотел улыбнуться, ободряя себя, но ничего не получилось.
Справа, из-под глухого темного сукна ближней ели высунулась рука и поманила а себе Игоря. Он, вздрогнув, подбежал к ели и нырнул под ее шатер. Там никого не было. Он огляделся, напрасно стараясь успокоиться. Вдали, в той стороне, где был огонек, расстилалось за деревьями бело-желтое свечение, точно лежала там тихая цветочная поляна. Он пошел к ней. «У-ух!» — выдохнуло сзади на весь лес. Он кинулся бежать, натыкаясь на прутья березового подроста, на жесткую хвою, спотыкаясь о корни. На лицо, точно маска, налипла паутина, за шиворот упала сухая хвойная иголка, уперлась в шею.
Свечение погасло, сумерки плавали за деревьями. Он встал, горячечно дыша. Густая серая тишина висела вокруг. В той стороне, куда было обращено его лицо, виднелась коричневая вода болота с разорванной пленкой ряски на ней. Синеватый пар или дым, стелясь, вытекал оттуда, тянул кисловатый запах. Голова кружилась, перед глазами вдруг начали распускаться и тотчас лопаться оранжевые цветы. Он попятился, повернул направо, налево и опять остановился, не зная, куда идти. Шагах в десяти от него внезапно упала красная тряпица, похожая на войлочный колпак. Он подбежал к ней. Колпак на глазах почернел, сипло залаял и кинулся прочь. «Это у немцев только черти красненькие, у нас они всегда черные, угольные», — опять вспомнилась бабка Анна. Он с силой, до боли потер виски. Сумерки медленно набрали дневной свет, невдалеке проступил озаренный солнцем прогал, полоска ручья блеснула в стороне. Но он не успел заметить и запомнить, где именно, в каком направлении ручей, день опять растаял, легла полутьма. Игорь стиснул виски. Сумерки не исчезали. Он опустил руки. В лицо тяжело дышало болото, за болотом опять ходило легкое свечение.