Потерял почти пять минут! Он лихорадочно крутанул руль. Дорога здесь была травянистой и узкой, ветки били по стеклам. Неужели не успеет? Он посмотрел па часы, и голову облило холодом. Ведь еще от Рыскул сколько, еще догонять пешком.
Внезапно лес распался, глянуло впереди звонкое звездное небо. За гущей ивняка проблескивала вода. Он выскочил из машины и побежал через луг, за которым в свете тощей пластинки месяца мутно серел скальный выход.
В руке у него была монтировка — возил не в качестве инструмента, а при случае отбиваться от расплодившихся в окрестностях разного рода штукарей. Чем оца ему поможет, не помешает ли скорее, он не думал. Если тот желоб, в котором он сейчас очутился, необходимо пройти, то он должен быть готов на все. Пригодится и этот кусок железа. Жизнь — война на уничтожение, разве не так? Возможно, это и было не так — два дня назад.
Где-то здесь должен быть мостик через ручей. Он свернул к зарослям ивняка, пробежал, хлопая по залитой водой прибрежной траве, небольшое понижение, вылетел на холм, скатился с него и увидел на противоположном берегу разорванную трещинами плаху известняка и скалу над ней. Было ясно, что место тут глубокое, как всегда под скальным берегом. Он, грохоча галечником, кинулся вверх по ручью в поисках переката. Упавший остов сухостойной березы с обломками сучьев, скелет разодранного полусгнившего вентеря, песчаная ладошка уютного пологого мыса, растрепанные мочалки прибрежных кочек. Снова металлический скрежет галечника, и за накренившейся сосной открылась змеистая быстрина. Он перешел через нее — почти по колено в воде — и оказался с другой стороны известнякового выступа.
Катастрофически темнело, тропы отсюда было не различить. Он побежал лесом вверх, ломясь меж рябин, меж березового и соснового подроста. Внезапный камень, проросший среди мха и листвы, неглубокий плоский ров, густо шуршащий под ногами черничником, отчаянная крутизна — и справа тесноту и темноту леса прорезала малахитово-звездная просека. Вдали на дне ее Игорь увидел угрюмый кривой столб и силуэты возле него.
Здесь на возвышении было еще достаточно светло, заря, стоящая за горой, хотя слабо, но доставала до ущелья просеки. Он опять нырнул в лес, держа в виду тропу. Десять минут спустя стали различимы голоса и колебания красновато-желтого света меж ветвей. Он, сжимая потеплевшую под рукой монтировку, пробрался ближе. Да, она была права — господи, какой смысл ей врать, — здесь собрались уж явно не на пикник.
Его опять обнесло холодом, страх и ненависть на мгновение парализовали тело. Что он тут может сделать? Откуда взялись в городе эти псы? Да не все ли равно, возникли они из всеобщего распада и сумятицы пли еще отчего… Они есть, и вся его, Игоря, жизнь может переломиться, рухнуть вот сейчас, здесь.
Он сдвинулся в сторону, вглядываясь. Длиннополые куртки, клобуки, глухие балахоны и, кажется, ни одного лица. Постой, да вот он!.. Сердце у Игоря вздрогнуло, ударило под плечо болью и побежало, грохоча. Человек сидел в стороне, видимо, на пеньке, Дима лежал у него на коленях и, должно быть, спал. Лица было не разобрать, в полутьме различался только нос да плоские лиловые щеки. Но Игорь мог бы кому угодно сказать, что этого человека он раньше не видел — он бы запомнил этот эллипс спины и валуны плеч.
Почему именно его сын, почему? «Да жив ли он?!» — вдруг прокололо.
Отводя ветки, придерживая их, он прокрался вдоль опушки за спину этого, с Димой.
На поляне, на возвышении, было сложено нечто вроде каменного помоста. Посреди него, в углублении, лежал хворост. Так вот, значит, как это выглядит… Он не мог отвести взгляда.
Пламя воткнутых по периметру факелов превратило пространство поляны в огромную мрачную пещеру. Люди внутри нее расположились по кругу, вдоль факелов. Мужик с лоснящимися красными щеками что-то шептал соседке, и глаза его посверкивали. Соседка, огромная молодая баба с распущенными желтыми волосами и подведенными черными губами, подняв голову и глядя куда-то вверх, страшновато улыбалась на его слова. Мелкий, как бы сплюснутый с боков мужичонка крутился в толпе, точно грешник, не находящий себе места. Остальные же стояли недвижно, завороженно, будто и впрямь ожидая каких-то чудес.
Внезапно возле жертвенника появился огромного роста наглухо застегнутый человек в островерхом клобуке. Рядом с ним встал другой, махая кадилом. Повалил сиреневый дым, запахло серой. Тот, что с кадилом, трижды обошел вокруг жертвенника, и после каждого круга клобук вскидывал вверх огромные кривые руки.
— Шатан, кра шадай! — заревело с полдюжины голосов.
Тотчас прокатился гул, как удар молота по огромному пустому железному баку. За жертвенником, там, где должны быгь деревья, на высоте метров десяти возникла белая фигура. Все ошеломленно прянули назад. Все смолкло, только факелы шипели, то ярко вспыхивая, то пригасая.
— Братья! — Фигура в белом сделала шаг вперед, как бы зависая в воздухе, и тишина вокруг точно еще более сгустилась. — Во времена, когда люди стали похожи на овец, погоняемых кнутом страха, голода и неуверенности, когда опять поднимает голову лицемерие, именуемое богом, восславим Сатану! — говоривший поднял руки, смыкая ладони над головой.
На поляне нестройно, но страстно повторили его жест — сонмище взметнувшихся над головами холмиков.
— Слушайте! — голос кликушески взмыл. — Я даю вам веру, я даю вам знамя Сатаны. Сатана! Сатана! Сатана стоит за моей спиной! Человек с рождения расположен к тому, что называют злом. Это его радостная участь. Это знает младенец, кусающий грудь своей матери. Это знает воин, когда в самозабвении крушит своих врагов. Это знает старец, вспоминающий свою жизнь, полную лжи, крови и предательств. Вернемся же к ценностям самой природы! Человек есть зверь, развращенный тем, кого именуют богом. Человек рожден для того, что называют грехом, то есть для наслаждений. Сатана возвращает человеку его достоинство!
— Шатан, кра шадай! — опять закричал кто-то.
Фигура в белом словно еще выше приподнялась на свой невидимой площадке.
— Братья! Сатана дает нам цель и дает закон! Пресытимся во имя Сатаны. Прочь иллюзии и вялость. Сила рук и тела — есть сила духа. За нами пойдут тысячи и миллионы. Покончим с разбродом и шатаниями, возвратим в город подлинную жизнь. Вспомните, что делают с людьми политики. Может быть, человек, не имеющий возможности купить кусок мяса, живет в обещанном раю? — Широкие белые рукава взлетели, и голос загремел: — Сила и несгибаемость на знамени Сатаны. Восславим Сатану! Восславим! Сатана хочет крови. Восславим Сатану!
На поляне вдруг начали раскачиваться нестройно и тяжело, как мокрый лес, задеваемый случайными хвостами ветра. У многих закрылись глаза и головы мотались, будто на резине.
Игорь почувствовал, что грудь ему точно бы сдавливает мохнатая лапа, чадный дым факела превращается в густой белесый туман. Он шагнул вперед, уперся в ствол дерева и тут заметил, что похититель и предполагаемый его союзник с малышом на руках стоит о краю поляны, хмуро глядя в сторону того, в белом. Клобук и его спутник с кадилом опять двинулись вокруг, жертвенника.
— Сатане долгие лета! — прогудел клобук, поднимая и разводя руки, и повернулся спиной к толпе, — Землю, воду, кремень… — шероховатым голосом вдруг начал бормотать он.
Толпа затихла, точно околдованная угрюмыми звуками дикарских слов. Искры от разгоревшихся вовсю факелов рвались в темноту. Тяжелый бок жертвенника зловеще багровел, отражая мотающееся вправо и влево пламя.
— Восславим Сатану! Восславим! — снова пронзительно и властно крикнул человек в белом. — Утолим его жажду!
Мрачное, подземное, пещерное полыхание факелов, перевитое синеватыми струями из кадила, превратило лица в багровые колеблющиеся маски. Сверкали глаза, и какой-то странный шорох бежал по толпе.
Игорь, теперь уже почти не отрываясь, глядел на атлета с Димой на руках. Она сказала: Анатолий., Да есть ли, могут ли быть у них имена?!
Как ему дать знать? И надо ли это вообще делать? Не переменила ли эта сволочь, этот Анатолий своего решения? Неужели он опоздал… Только не глупить, не глупить, выждать момент!