«ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ МИНУТ, — давала мне время для действий машина, — АВИАКАТАСТРОФА…»
— Что это такое? — воззрился я на надпись.
Ларист бросил взгляд на экран, и на его лице проявилась ухмылка.
— Это я подумал: не вызвать ли вертолет?
— Отставить! — твердо сказал я. — Это был бы очередной подарок… Бойся данайцев, Лихой. Они были вокруг тебя все время…
— Но — зачем? — горько произнес президент. — Чем я им мешал?
Его вопросы звучали чисто риторически. Тут нужно было решать другие вопросы, которые задавала сама жизнь.
Впрочем, в те секунды я думал, что их задает машина.
«ЧЕРЕЗ СЕМНАДЦАТЬ МИНУТ, — продолжала она свой отсчет и разворачивала цепочку букв дальше, показывая, что президент отказался от вертолета, но набрел на новую идею, — САМОУБИЙСТВО».
Я бросился на Лариста, как только осознал смысл этой идеи. Он был сильнее меня, но меня вел долг, а его — бредовая мысль. Мы повозились немного, и наконец я отобрал у него пистолет и выкинул для надежности во двор.
Интересно, зайди сюда в это время капитан, что бы он подумал?
— Я хотел покончить со спектаклем разом, — хрипло дыша, сказал Ларист, с трудом поднимаясь на ноги. — Я бы доказал, что с судьбой можно играть один на один… Иначе — все глупо… Через семнадцать минут я так и так буду мертв… Впрочем, уже раньше…
Странное дело, обруч свалился с его головы, а экран продолжал отсчитывать время:
«ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРНАДЦАТЬ МИНУТ…» — стояло там.
Зато строчка обстоятельств смерти отсутствовала.
— Надень шлем, — сказал я ему. — Ты мне мешаешь исполнять мой долг.
— Освобождаю тебя от этой обязанности, — усмехнулся он.
Надо было видеть, как я умею кричать на президента — по праву друга. Он, видимо, опешил и послушно набросил обруч на затылок.
«ЧЕРЕЗ ОДИННАДЦАТЬ МИНУТ…» — мигнула строчка. А дальше — дальше ничего нельзя было разобрать. По буквам словно бы проехались на танке — они расплылись, превратились в призрачную лунную дорожку. Что я ни делал — поправлял обруч на Ларисте, аккуратно прилаживал присоски к его вискам, шевелил кабелем, стучал по экрану, как по барометру, — все было тщетно.
— Ну вот и все! — сказал президент.
И сразу в наше сознание ворвались звуки уличного боя: уже совсем близкая перестрелка, разрывы снарядов и вой летящих мин. Несколько шальных пуль щелкнуло о фасад здания. Радио, доселе молчавшее, вдруг исторгнуло знакомый голос диктора:
«…Вот и все. Столица в руках отважных бойцов под командованием полковника Лакусты. Заняты почта, международный аэропорт, телеграф, центральные административные здания. Жители столицы с восторгом встревают повстанцев. Среди них мы видим и славных воинов столичного гарнизона, перешедшего на сторону освободителей. Едва доносится сюда редкая перестрелка у Дома Правительства, где засели жалкие остатки ларистовской охранки… Только что нам сообщили, что труп тирана, называвшего себя президентом, сожжен у водонапорной башни в саду у Дома Правительства, Головорезы майора Баримана не придумали ничего другого, как облить диктатора напалмом и поднести спичку… Собаке собачья смерть, и сегодня ликующая общественность столицы приветствует нового лидера, логикой оружия сумевшего доказать гнилость любой диктатуры, в том числе и демагогически народной…»
Ларист странно осел, будто решил присесть на несуществующее кресло, и начал сползать по стене, приближаясь к полу. Глаза его были уставлены на экран.
Там только что светилась надпись «ЧЕРЕЗ ОДНУЦ МИНУТУ», но теперь появилось:
«ЧЕРЕЗ… СЕКУНД».
И цифры в промежутке начали быстрый отсчет назад.
Когда я в последний раз взглянул на Лариста, он был мертвенно бледен.
«Ух-х-ходи! — шевельнулись его губы. — Прик-к-каз-зы-ваю…»
«9, 8, 7, 6…» — продолжался неутомимый бег цифр.
Все, вот сейчас…
В промежутке показались нули, и тут у меня подкосились ноги…
Сначала я открыл глаза, а потом увидел потолок. Голос Ихоны возник позже.
— …имя этому трюку — «теневой кабинет», — говорил Ихона. — Лидеры здесь — подставки, они нужны для отвода глаз. Программа у них может быть разной, но это все равно. Она так и останется на бумаге, потому что между ею и жизнью — мы…
Я осторожно повернул голову и увидел гостей. В кабинете рядом с президентом сидели Ихона, Сокура и Пятницкий. Они были одеты в черные комбинезоны на молниях, на столе лежали черные береты — именно такую форму я видел на людях Лакусты: в ней удобно маскироваться в темноте подземных коммуникаций.
— Мы не честолюбивы, — продолжал Ихона, — и охотно уступаем первенство всяким аргамеддонам и янтреям. В этом мире испокон веков все было просто: одни работают, другие управляют и распределяют. Но вот появляется лидер и начинает усложнять эту простоту — это, очевидно, тоже закон…
— Сколько таких в истории было…
Это сказал Сокура.
— Нам приходится повторять вслед за ним его слова и делать все по-старому, — продолжил Ихона. — Начинается игра… Извините, но вы, Ларист, и вам подобные в этой игре — пешки…
— А люди? — спросил Ларист. — Кто они в вашей игре?
— Вы имеете в виду народ? — переспросил Ихона. — Они — зрители. Для них, собственно, и идет игра, Ларист… Вот одна пешка прорывается в ферзи, зрители болеют за нее, переживают… Но вот она ферзь, и — ничего не меняется. Понимаете? И тогда они начинают болеть за другую пешку, идущую в ферзи…
— А вы?
— Тогда и мы начинаем болеть за пешку и расчищать ей дорогу. Если этого не делать, зритель, чего доброго, сам захочет сыграть. Вот мы и помогаем этой пешке пройти в ферзи и одновременно убираем старого…
— В этой игре может быть только один ферзь, — подсказал Пятницкий.
— Ферзь с правами пешки, — добавил Ихона. — Для этого мы всячески связываем его, чтобы он, не дай Бог, не начудил со своими идеями…
— Покушения, забавы, — догадался Ларист.
— Много чего, — сказал Ихона.
Сокура посмотрел на часы.
— Ваше время истекло, — проговорил он, — Оставляйте тут все как есть и пойдемте с нами…
Гости начали подниматься.
— А если я снова выступлю? — спросил Ларист.
Наступило молчание.
— Он ничего не понял, — сказал Пятницкий.
Ихона неторопливо подошел к углу, где я лежал, и носком сапога отшвырнул пистолет, к которому я тянулся.
— Увы, Анвар, вас никто не поддержит, — произнес он, подходя к окну. — Единственная сила у ферзя в этой игре — охранный батальон, присягнувший умереть за него… С чем он прекрасно и справляется… Иначе чем объяснить тот факт, что триста подземных террористов справляются с целой дивизией?..
— Армия, промышленность, сельское хозяйство — все в наших руках, — сказал Сокура.
— А народ? — тупо спросил президент. Впрочем, он таковым уже не был.
— Народ — зритель! — повысил голос Пятницкий. — Тебе же сказали — зритель. В этой игре он может только болеть…
— Только болеть, — задумчиво проговорил Ларист.
Ихона быстро отвернулся от окна.
— Идемте, Ларист, — сказал он. — Иначе нам придется убить вас, а это неприятно. Скоро здесь будет Лакуста…
— Двум ферзям в одной игре не бывать, — напомнил Сокура.
— Авентуза, вставай! — сказал Пятницкий. — Вертолет подан. Я лично вывезу вас к границе…
…Они не появляются ни на телеэкранах, ни на газетных фото… Их лучшая трибуна — пресса. Вот здесь они показывают себя во всем блеске — не найти им соперников по слогу, по умению вязать паутину слов. Если бы им надо было, они доказали бы, что мы живем внутри Земли, а звезды на небе — это огни городов Америки. С ними каждый раз открываешь для себя новую истину, которая перечеркивает старую. Они называют это законом отрицания отрицания, что ж, им виднее, и я не берусь утверждать иного.
Анвар Ларист никаких сомнений в их способностях не испытывал, как не испытывает их и сейчас, когда находится в Женеве и лечит свою то ли селезенку, то ли печень — он сам толком не знает. Когда я утверждаю, что у него цирроз и ему нужно покинуть Женеву, где так много любителей поупражняться со скальпелем в руках над живым телом, он только машет рукой и налегает на спиртное. Меня успокаивает лишь одно — Анвар Ларист умрет в возрасте семидесяти одного года, а это не так мало, если судить здраво.