Впереди был развесистый куст, почти перекрывающий тропу. Он оглянулся. Балахоны набегали, что-то злобно крича. Легкие раздирало. Всё, дальше нельзя… Забежав за куст, он встал. От перенапряжения грудь была точно наполнена горячим песком, и этот песок пересыпался там, царапая.
Дима крутился в руках, будто выпинывая себя из пеленок, кажется, готовый вот-вот заплакать. Игорь положил его на траву и поправил соску. Что там, в бутылочке, уж, верно, не молоко? Он выпрямился, держа в руках обломки сука.
Топот уже подлетал к кусту. Он, размахнувшись, бросил одну из палок за тропу, в темнеющие там заросли. Преследователи внезапно встали, должно быть, вслушиваясь. Он бросил вторую, метя так, чтобы она ничего не задела на своем пути. Трюк, он понимал, нелепый, несуразный. Но где выход? Его расчет был на то, что это городские псы, в лесу их может сбить с толку что угодно.
— Он свернул, — сказали за кустом.
— Подожди, — второй пробежал вперед по тропе, остановился.
Игорь замер. Только бы Дима не закричал, только бы не…
— Он там! — крикнули за кустом.
Они, ломая подрост, кинулись в ту сторону, где упали обломки сука.
Игорь подхватил сына. Сосняком нельзя — могут заметить. Он повернул назад, уходя так, чтобы куст скрывал его. Минуту спустя преследователей не стало слышно, он двинулся в глубь леса, направляясь на северо-запад, в обход той известняковой скалы.
К часу ночи, дрожащий от усталости, исцарапанный, он выбрался наконец к машине. Заря исчезла, стояла глухая ночь. Где-то в кустах шуршала птаха, а из-за горизонта, заглатывая звезды, неслись огромные рваные облака. Он положил сына на сиденье и сел за руль, не в силах поднять рук.
Игорь не стал заявлять в полицию, только сообщил, что сын нашелся и что все в порядке. Тут не был страх наказания за убийство, тем более, что он знал: по недавно принятым законам этот случай можно легко классифицировать как необходимую оборону. Он просто хотел забыть, навсегда разделаться с этим отрезком своей жизни.
Но забыть не удавалось. Он ходил с сыном на прогулку, наведывался в фирму узнать, как дела, хлопотал о новой страховке под повышенный взнос дома бабки Анны, однако в памяти, точно ерш, торчало все то же. То вспоминался ему момент, когда они обнаружили, что Дима украден, то выплывало лицо сбитого им на землю старика на Волчьем ручье, то поляна за Рыскулами. Иногда ему казалось, что он даже физически уже не ют, прежний, что он превратился в некоего небезопасного мутанта и лишь по недосмотру окружающих еще не разоблачен.
Через два дня, возвращаясь из страхового агентства, он увидел из окна троллейбуса бредущую по тротуару сообщницу Анатолия — он так и не узнал, как ее зовут. Она шла, как ходят одинокие, потерявшие надежду женщины — с видом одновременно и покорным, и непреклонным. Смутные комкастые мысли прокатились в нем, но он не захотел додумать их до конца.
Под вечер он обнаружил, что она ходит возле их дома. Он стал следить за ней. Женщина больше часу провела на скамейке в ближнем сквере, потом торчала около универмага, возле троллейбусной остановки. Наконец он понял, что она прослеживает, когда и куда они выходят с Димой.
Было ясно: эти псы возобновили охоту за их малышом.
На другой день он отправился в оружейный магазин — купить или выменять пистолет.
Город жил уже ставшей привычной жизнью. Волновалась, кричала и взмахивала руками полуквартальная очередь за мороженым, женщина в шерстяной кофте, отделившись от ее устья, тащила набитый до отказа полиэтиленовый мешок, из мешка капало, чертя на асфальте извилистую точечную дорожку.
День был свежий, ясный, с севера тянуло прохладой, а солнце еще не успело разгореться во всю силу. Троллейбусы стояли — должно быть, опять сняли напряжение, — пришлось идти пешком. Приближаясь к перекрестку за универмагом, Игорь услышал резкий бой барабанов и ускорил шаг.
Проспект, куда он вышел, был странно пуст для этого часа. Справа, заполнив всю мостовую, надвигалась колонна одетых в черные сутаны людей. Барабанщики, отточенно взмахивая палочками, шли в первом ряду, а впереди барабанщиков пять белых лошадей везли катафалк, на котором стоял обитый черным бархатом гроб. Игорь прижался к стене. У него не было сил всмотреться в покойника, он уже понял: хоронят убитого им человека.
В первый момент это показалось чудовищно нелепым. Отступнику — такие похороны? Но тут же оп возразил себе: героев-мучеников сотворяют еще и не из таких. Главное — им нужны эти похороны, эта демонстрация своей силы, — а остальное не имеет значения.
Десятка два сутан, отделившись от колонны, встали вдоль перекрестка, отсекая проспект от перпендикулярной улицы. Среди машин, тотчас скопившихся за их спинами, Игорь заметил и полицейскую «Волгу», покорно ткнувшуюся у тротуара.
Толпы горожан следили за процессией, не произнося ни звука. Грозящий ритмичный шорох ног, пронзительный треск барабанов. Мелькнуло мрачное, грубо вылепленное лицо «клобука», позади еще одно — того, что был с кадилом. Внезапно в пространство улицы впился кристальный поднебесный звук трубы. Игорь, чувствуя, как слабеет тело, оперся о стену.
Труба, наступая, усиливаясь, вела «Болеро» Равеля.
— Они идут! — восторженно-испуганно сказал кто-то рядом, и Игорь не посмел оглянуться.
С балкона над его головой бросили цветы, они упали в середину колонны, по плечам и рукавам скользнули под ноги.
Грозное шевеление казалось бесконечным — из соседнего переулка выплывала и выплывала черная река. Это было как тектонический разрыв, как медлительный протяжный сдвиг одной горной массы внутри другой. Покачивались и плескали широкие полы, неясно катилось по плечам солнце, с тяжким шумом дышала под ногами мостовая. Барабанный бой стал тише, труба же все нарастала, заполняя улицу, город, пространство небосвода.
Да, они идут. Игорь жалко улыбнулся, сжимая в кармане коробочку с золотым перстнем, приготовленным в обмен на пистолет.
ФАНТАСТИКА
Олег Объедков
ОТРИЦАНИЕ ОТРИЦАНИЯ
…Они не появляются ни на телеэкранах, ни на газетных фото. На многолюдных празднествах и ритуальных церемониях, где не появиться нельзя, фотографы, снимая их, ведут себя суперскромно, допускают многочисленные передержки, а операторы ТВ своими «пушками» стараются почаще давать общий вид зала, а в «крупный план» ловить только лидера. Их лучшая трибуна — печать. Вот здесь они показывают себя во всем блеске, не найти им соперников по слогу, по умению вязать паутину слов.
Анвар Ларист, впрочем, никаких сомнений и не испытывал. Они являлись для него соратниками, даже друзьями. И если в пылу спора он называл их коллегами и злился на что-то, то уже через несколько минут остывал, и вновь в ходу у него были имена или прозвища, данные им однажды в глухих закоулках столичных трущоб и освященные автоматными очередями.
А по мне, их всегда надо было держать на прицеле…
Они не появляются на телеэкранах крупным планом, фотографы при них ведут себя скромно, и телеоператоры слишком быстро ведут панораму, смазывая лица. Но мне хватает мгновений — оплошностей журналистов, и я узнаю их: вон Народный Кибернетик Сокура — кто он сейчас? — наверное, министр информационно-вычислительной техники. Вон Народный Советник Ихона — пожалуй, нынешний глава церкви… Впрочем, я запутался. Это было при Его Величестве Лакусте Первом, сразу после Президента Лариста. А что сейчас, после Лакусты?.. Снова республика? Или доминион церкви?
Хотя неважно, конечно.
Главное, кто-то уходит, а кто-то остается…
Лариста хранил сам Бог.
Много ли надо для легковушки, пусть и двухсотсильной, чтобы отправить ее в металлолом вместе с пряжками, пуговицами и прочими несгораемыми вещами, что останутся от пассажиров? Триста граммов «пластилина» да женские часики «Искра» с детонатором. Рвануло так, что свечой вспыхнули и два грузовика с охраной, чересчур близко прижавшиеся к авто Президента.