— Конечно, — последовал ответ. — Но язык в своем развитии изменился до такой степени — я могу быть откровенен — ведь у вас были сложности с пониманием всех предложений, не так ли?
— Но мы понимали отдельные слова, — сказал Блейк.
— Да.
— Хорошо. Значит, дело за тем, чтобы выучить новые слова?
— Ну да, так.
Они сидели молча, Блейк покусывал нижнюю губу. Именно Блейк сказал наконец:
— Что представляют из себя планеты Центавры? По радио вы говорили что-то о том, что центры населения снова вернулись к городской структуре.
— Я буду счастлив, — сказал Касселехат, — показать вам столько наших огромных городов, сколько вы захотите увидеть. Вы наши гости, на ваши отдельные счета были положены по два с половиной миллиона, чтобы вы использовали их на свое усмотрение.
Он замолчал.
— Но если сейчас у вас больше нет вопросов… Блейк и Кэкстон заговорили практически вместе:
— Минутку, сэр, — сказал Кэкстон.
— У нас полно вопросов, — сказал Блейк.
Старик поклоном принял эту задержку и остался сидеть. Первый вопрос задал Кэкстон:
— Как насчет продления жизни?
— Двадцать лет, — последовал осторожный ответ, — сверх того, что у вас есть теперь.
Потребовалась некоторая сверка, чтобы удостовериться, что они говорили об одном и том же «есть». Но Касселехат уже помнил урок по «среднеамериканскому». Он подразумевал примерно семидесятилетний возраст для их времени и девяностолетний для своего собственного.
Это казалось необычно скромным увеличением. Сначала разочарование явилось шоком, затем шок сменился замешательством. Тогда было столько надежд на то, что медицина вскоре сделает что-то значительное в этой области.
Как оказалось, проблема была в том, что клетки могли восстанавливаться ограниченное количество раз, первоначально — десять-двенадцать раз, приблизительно через шесть с половиной — семь лет. Улучшение состояло в открытии, которое сделало возможным производить максимум тринадцать делений почти в каждом человеке.
Но увеличить этот максимум было невозможно.
Люди из прошлого доказывали, что их собственное путешествие почти в пятьсот лет, конечно, разбило этот барьер. Но очевидно это было не так. Препарат Пелхама просто обеспечил неимоверное замедление клеточного процесса.
Хотя Блейк изредка вставлял свои вопросы во время разочаровывающего разговора о продлении жизни, теперь он поднял руку. Улыбнувшись, он сказал:
— Питер, вы до сих пор задавали вопросы Ренфрю. Сейчас я задам ваши вопросы. — Все еще улыбаясь, он повернулся к Касселехату. — Мистер Кэкстон — наш физик, и я уверен, ему так же, как и мне, будет интересно то, о чем я вас спрошу.
— Пожалуйста, отойдите немного назад, когда будете спрашивать, — сказал Касселехат. Он извинился, когда оба они отступили назад. — Я объясню через несколько минут. Однако, ваши вопросы, мистер Блейк.
— Что, — начал Блейк, — делает скорость света постоянной?
Касселехат даже не моргнул.
— Скорость равна кубическому корню gd в кубе, где d — это глубина пространственно-временного континуума, а g — общая допустимость или, как бы вы сказали, сила тяжести всей материи в этом континууме.
— Как образуются планеты?
— Любое солнце должно сохранять свое равновесие в том пространстве, в котором оно находится. Оно выбрасывает материю, подобно тому, как морское судно выбрасывает якорь. Это весьма приблизительное описание, Я мог бы дать вам объяснение при помощи математических формул, но придется записывать. В конце концов, я не ученый. Это просто факты, известные мне с детства.
Кэкстон перебил, озадаченный.
— Любое солнце выбрасывает эту материю без какого-либо воздействия, кроме как своего желания держать равновесие?
Касселехат уставился на него.
— Конечно нет. Это воздействие очень мощное, уверяю вас. Без такого равновесия солнце выпало бы из этого пространства. Лишь несколько одиночных солнц научились поддерживать равновесие без планет.
— Несколько чего? — отозвался Блейк.
Кэкстон чувствовал, что Блейка заставляли забыть вопросы, которые он намеревался задать. Слова Касселехата перебили эту мысль.
— Все одиночные солнца — это очень старые холодные звезды класса М. У самой горячей из известных температура сто девяносто тысяч градусов по Фаренгейту, у самой холодной — сорок восемь. Одиночки своенравны, норовисты с возрастом. Их основная черта — это то, что они не допускают к себе ни планет, ни материю, ни даже газы,
Блейк стоял молча, нахмурившись, задумчиво. Кэкстон ухватился за возможность продолжить.