Фолькер встал на колени перед небольшим углублением. В нем лежало то, ради чего они пришли. Если бы не Фолькер, Ина не заметила бы косульку. Ее коричневая шерстка сливалась с цветом опавшей хвои, а пятна выглядели совсем как сухие листья березы. Большие темные глаза и носик влажно блестели. Животное застыло так, что ни веко не дрогнуло, ни волосок не шелохнулся. Казалось, что оно даже не дышит.
Фолькер поднялся и перешагнул через Ину.
— Не трогай руками! — прошептал он. — Я схожу по своим делам, — решился сообщить он и углубился на пару шагов в посадки.
Но Ина все равно стала гладить козочку. Сначала опасливо, а потом все уверенней. Нежно и осторожно. Она чувствовала, как под ее рукой бьется сердце животного.
— Я ничего тебе не сделаю. Не бойся. Я твой друг, — успокаивала Ина косулю.
Фолькер услышал это и ринулся напролом сквозь молодняк. Ветви хлестали мальчика по лицу. Увидев его бешеные глаза, Ина, защищаясь, закрыла лицо руками.
— Ты тупее любого животного! Я же тебе говорил, что нельзя!
И он пнул ее ногой. Она тоже попыталась лягнуть его, но не попала.
— Козочка погибнет с голоду! Из-за тебя! Чтоб ты сгинула!
Полный презрения, он развернулся и скрылся в подлеске.
А Ина вновь положила руку на тело животного. Она хотела послушать, как бьется сердце. Затем стала рвать вокруг себя траву и складывать ее перед носом козочки. Она рвала и рвала, пока куча травы не выросла выше косули.
Мюльбрандт решил с самого начала правильно повести себя с Арко. Когда он запер за собой дверь клетки, Арко у самой земли просунул нос сквозь решетку. Мюльбрандт пошел, не оборачиваясь. Он лишь прислушался к многоголосому лаю за своей спиной, который постепенно становился все тише и наконец через двадцать—тридцать шагов и вовсе умолк. Но когда Мюльбрандт завернул за угол кормокухни, раздался звук, который пробрал его до самых печенок. За все месяцы своего пребывания в спецшколе, да и вообще никогда ему не приходилось слышать подобного. Это был нарастающий, протяжный звук на одной ноте. Он знал это по кинофильмам. Но за собственной спиной все ощущалось по-иному. Он предполагал, что это Арко, однако хотел знать точно. Осторожно выглянул из-за угла.
Так оно и есть. Арко сидел в позе воющего волка у решетки. Морда задрана вверх, из приоткрытой пасти исходит звук, столь жалобный и жуткий для человеческого уха, но на самом деле представляющий собой всего лишь зов, обращенный к товарищу по стае и слышный на больших расстояниях. Мюльбрандт понял, что зов адресован ему. Это было приятно. Ведь еще час назад Акс издавал совсем другие звуки. Мюльбрандт стал соображать, стоит ли ему как-нибудь ответить, но услышав звук приближающегося мотоцикла, оставил эту затею. Охотнее всего он вернулся бы к клетке и приласкал Арко. Но это Мюльбрандт и без того уже проделал в достатке и поэтому сдержал себя.
Вахмистр Мюльбрандт решил пойти к обер-майстеру Циллю, дежурному кинологу группы. Он предполагал, что тот сейчас в ветеринарной части, где дежурил его старый друг майстер Каргас. И точно: оба сидели перед зданием ветчасти на солнышке и играли в шашки. Редко бывает, чтобы вот так, рядом, сидели два человека со столь разными характерами. Мюльбрандт подошел поближе и замер, делая вид, что наблюдает за игрой.
Цилль сидел, слегка наклонившись вперед, сцепив пальцы рук, почти по-собачьи положив голову набок, и оценивающе глядел на позицию. Каргас сидел откинувшись, упершись кулаками в ляжки и вперив узкие серо-зеленые глаза в покрытый редкими волосами череп Цилля. Впечатление было такое, будто Каргас гипнотизирует своего партнера. На каждую потерю шашки Каргас реагировал ударом кулака по ляжке. А Цилль лишь склонял голову на другую сторону. К концу матча Цилль выиграл восемь партий, а Каргас — только две. Цилль старательно и неторопливо стал укладывать шашки, а Каргас столь усердно принялся разминаться, что можно было подумать, будто он избавляется от судороги.
Но вот наконец Мюльбрандт обратился к Циллю и спросил, можно ли что-нибудь узнать об Арко, поскольку Цилль знает о собаках абсолютно все. Ведь к его мнению прислушивались даже при закупке собак. Мюльбрандт честно признался, что с Аксом у него ничего не получилось. В разговор вмешался Каргас и заявил, что не родилась еще такая собака, которая перед ним не писала бы от страха на стол. Говоря о столе, он имел в виду оцинкованный стол в своем рабочем кабинете, который вызывал у зверей почти такое же чувство, как у людей кресло зубного врача. Однако шрамы на руке ветеринара свидетельствовали о том, что он немного кривит душой.