Менкеля поздравляли и приветствовали как героя. Воспользовавшись случаем, он упомянул об опыте, приобретенном в работе с Бимом. И шеф поручил ему возглавить обучение подразделения служебно-розыскных собак.
Еще одним результатом трудов Менкеля было то, что из Брухфельде были в спешном порядке вывезены все свиньи.
Каждый, кто сделал дезинфекцию свинарника, побелил его и сдал специальной комиссии, получал для откорма поросенка. Анита получила целую свинью и кабана — что-то вроде первой премии.
Брухфельде стал славиться свиноводством.
«Газовые» собаки
Мамаша Гроте, как звали ее в квартале, в пальто и шляпе быстро просеменила из гостиной в спальню и энергично потрясла за плечо своего мужа:
— Проснись же наконец!
— Что такое? Это ж просто садизм — так резко прерывать мирный сон человека!
По утрам Фриц Вильгельм бывал колючим.
— Что, пожар у булочника? — спросил он наконец у своей половины, которая стояла перед ним, как он привык выражаться, «подрессоренная и смазанная». В это время суток пальто на ней могло означать лишь то, что она собралась в булочную. Не в мясную лавку и не в универмаг. Туда она ходила после завтрака.
— У аннабергцев что-то случилось. Погляди!
— Разве отсюда увидишь, что у них случилось?
Фриц Вильгельм перевернулся на другой бок и демонстративно натянул одеяло до самой бороды «под Бебеля».
— Труда еще не выходила из дому. Окна закрыты и занавески плотно задернуты.
— Ну и что?
— То есть как «ну и что»? Уже сорок с лишним лет Труда каждое утро в полшестого открывает окна, и каждое утро без четверти семь мы вместе идем в булочную.
— Значит, сегодня она не пойдет.
— Ну так я тоже не пойду! Сам доставай себе свежие булочки!
Это уже было объявление войны, и Фриц Вильгельм предпочел пробудиться.
— Так почему она не пошла за булочками?
— Об этом я себя и спрашиваю все время. Погляди, может, ты что-нибудь увидишь?
Фриц Вильгельм, кряхтя, выбрался из кровати и прошаркал к окну гостиной.
— Ничего не видно.
— В том-то и дело.
— Наверно, решили подольше поспать из-за внуков.
— Вот и нет. Уже три или четыре года, точнее, с пятьдесят девятого года — я точно это помню, потому что именно тогда Фрида родила своего пятого, — то есть за все четыре раза, когда гостили внуки, Труда ни разу не забыла сходить в булочную.
— Ты что, часы по ней ставишь? — Фриц Вильгельм все еще не видел оснований для беспокойства. — Сходи к ним и постучи.
— Да я уже хотела, но боюсь.
— Что страшного в том, чтобы постучать?
— У меня какое-то предчувствие. Что-то там стряслось.
Фрицу Вильгельму стало холодно, и он принялся возиться с печкой, собираясь затопить ее.
— Надень пальто и сходи посмотри. — У жены было такое лицо, будто с ней самой случилось что-то ужасное.
— Что? Босиком? В рубашке? По сугробам? Сначала растоплю печь.
Мамаша Гроте собрала вещи мужа, принесла ботинки и разложила все так, чтобы удобнее было надевать.
— Иди, я тебе помогу.
Если Фриц Вильгельм не хотел испортить себе весь день, он должен был уступить. Такова уж была его жена: весь день, да еще и завтра, она могла вспоминать одно и то же — и все время с упреком в голосе, будто он лично ей сделал что-то плохое. Так что, вздохнув, он взял в руки носки.
— А что, если они не откроют?
— Тогда — помоги нам господь!
— Почему нам?
— Тогда мы вызовем полицию!
— Слушай, жена! Прекрати театр или я разденусь и опять лягу.
Фриц Вильгельм чувствовал раздражение. Все это казалось ему смехотворным.
— Ладно, ладно, будет тебе.
Мамаша Гроте легонько подтолкнула мужа к выходу. Около ящика для золы его взгляд упал на топор. Он прихватил его.
— Зачем тебе топор?
— Чтобы открыть, если они сами не откроют. Ведь у тебя, кажется, предчувствие?
Фриц Вильгельм вышел на улицу и поднял воротник. Мороз слепил ему теплые после сна ноздри. Снег скрипел под ногами. Сугробы, наваленные вдоль тротуаров, и проход между ними на другую сторону улицы были покрыты слоем красно-серой грязи — зимние прелести промышленного города.
В подъезде дома аннабергцев[7] — никто на улице не звал их по фамилии, потому что бывают такие места, где люди всю свою жизнь считаются приезжими, — был странный запах. Фриц Вильгельм попытался определить, чем пахнет. Для этого ему пришлось прочистить нос указательным пальцем.
Фриц Вильгельм посмотрел в сторону входной двери. Там стояла его жена, не решаясь пройти дальше. Пожалуй, она права со своим предчувствием. Фриц Вильгельм потряс дверь. Заперто. Он наклонился. Наверно, заперто изнутри. Так и есть. Ключ был вставлен в замок. Мера против грабителей. Все это он знал по своей жене. Вот уже около шестидесяти лет они живут в одном и том же доме, и ни разу еще непрошеные гости не пытались отпереть двери. Но что поделаешь с укоренившейся привычкой? И его мать тоже оставляла в двери ключ и закрывала ее еще широкой и толстой железной полосой.