А дальше дела пошли интересные. Корабль с какой-то прежде не замечаемой Крепой лихостью прошелся над этим местом, разогнался изрядно, чем капитан, видимо, и собирался привлечь к нему внимание, развернулся и на бреющем пролетел уже над самой речкой. Вода отсюда, с малой высоты, показалась еще более привлекательной, словно бы живое стекло на подложенных снизу камешках заиграло, засверкало, просвеченное утренним солнышком…
А затем резко, так что удивительно становилось, как они все не выпали за борт, «Раскат» одним махом развернулся над полянкой, которая и Крепе почему-то показалась обжитой, вроде общедеревенского выгона, и стал так сильно, как только было возможно, табанить крыльями. Скорость сразу упала, а шкипер Луад с борта начал уже концы причальные сбрасывать. Веревки эти поползли по траве, будто длинные змейки, и их одним движением, как по приказу, внизу подхватили, и… «Раскат» оказался накрепко зачален этими веревками к земле, хотя все еще и трепыхался, будто только что пойманная птица над сбегавшимися со всех сторон на выгон тархами.
Ага, решила Крепа Скала, вот так, значит, проявляется капитанский шик при швартовке, умение экипажа обращаться со своим суденышком, шкиперское мастерство. Кораблик подтащили ниже, некоторые из самых лихих мальчишек и девчонок, трепеща крылышками, попробовали залететь на палубу. Один из этих молодых птицоидов так разогнался, что с маху ударился неловко о борт и, кружась, как лист с дерева, стал падать, но его то ли кто-то подхватил, то ли он сам очухался и опустился на землю почти нормально. Крепа заметила, что он несильно расшибся.
Корабль подтащили еще пониже, тогда с него сбросили лестницу, а капитан Виль что-то проорал… Оказалось, что он кричал ей, только Крепа, увлеченная этим представлением, не сразу Виля поняла:
— Как приопустимся, выпрыгивай, циклопа, выпрыгивай, только крылья нам не сомни!..
— Ага, сомнешь их, как же, — проворчала она, переваливаясь через борт.
После того как Крепа соскочила, чуть не раздавив кого-то из этих птице-людей, который зазевался, не ожидал, что на него с неба свалится такая здоровая циклопа, «Раскат» резко качнулся, но птицоиды, что ухватились за веревки, были настороже, удержали корабль и снова потащили вниз. Скала постояла, подождала, пока на землю уже торжественным порядком спустится рыцарь Сухром, а за ним соскользнет, безо всякой уже торжественности, и Датыр-оруженосец.
Теперь они снова были вместе.
— Датыр, ты не знаешь, что это за город такой? — поинтересовался Сухром. — Ты же с нашими матросами разговоры ведешь, что они тебе сказали?
— Они тут, почитай, для того и собираются, чтобы на кораблики, вроде этого, наниматься, у них тут, сказывают, самая ярмарка для матросов происходит.
— Ага, — неопределенно отозвался рыцарь, — стало быть, нам тоже тут можно осмотреться.
Вот тогда Крепа еще раз объяснила, что желает как следует поплескаться и лишь затем, если получится, осмотреться, как выразился рыцарь Сухром.
— Ты к полудню все же вернись, — посоветовал ей Датыр. — Мало ли что, вдруг наш Виль и вправду за пару-тройку часов управится, тогда мы быстренько поедим и дальше отправимся.
— Датыр, может, и нам на речку сходить? — задумался вслух рыцарь.
— Можно, только посмотреть бы, что тут и как, ведь никогда прежде… Дальше их Крепа не очень-то и слушала. Повернулась еще разок для пробы, взвесила в руке свою боевую дубину и зашагала, с удовольствием ощущая под ногами не качающуюся, неверную и скрипучую палубу кораблика, а твердую, надежную, живую, проминающуюся и шуршащую свежими травами землю. Она шла, щурилась на солнце, поднявшееся уже выше ближайших холмов на той, другой стороне реки, потом перешла реку, едва ли не застонав от наслаждения, кожей чувствуя обтекающую ее воду, чистую, как и положено в предгорьях, холодную, чуть не до скрежета зубовного, иногда обвивающую ее водорослями у дна, отдающую к тому же еще и запахом рыбы, каких-то незнакомых растений, украшенную пенными разводами, взбитыми на камнях чуть повыше по течению…
Отыскала укромное местечко лигах в четырех от города летателей и, скинув свою накидку, килт и набедренную повязку, уже совсем голенькой полезла в воду… Лежать на ней, правда, не получалось, вода хоть и выглядела сверху спокойной и прозрачной, неслась тут вполне по-горному, едва не брызгалась, приходилось немножко полежать и — снова идти к тому месту, где оставалась одежда. Зато эта вода, бьющая Крепе в грудь, в живот и сносящая с ног, смывала с нее и гнев, накопленный в Трехгорной крепостишке, и пот, и грязь, и даже плохое настроение.
Она так два раза… сплавилась вниз, потом поднялась уже выше по течению, чтобы вода ее снесла прямо к тому месту, где ей полагалось бы одеваться. Потом вышла на берег, надеясь, что за ней никто не подглядывает, набросила на бедра килт, села на какой-то валун, разогретый на солнце, вытянула ноги. Сидеть так было приятнее всего. Крепа все же проверила свою дубину, мало ли что… А потом и сама не заметила, как стала одолевать ее дрема, почти настоящий сон на нее стал накатывать, как речные потоки незадолго до этого.
Нужно бы, думалось ей сквозь сонное оцепенение, еще разок в реку забраться и встряхнуться, вернуться в город, все же далековато по местным меркам она от него ушла из-за чрезмерной своей стыдливости… Хотя, если уж на то пошло, городок тут не простой, а с летателями, они по воздуху порхают, наверняка за всеми этими окрестностями присматривают, вряд ли тут что-нибудь опасное может быть…
И она уснула. А когда спустя час попробовала проснуться — оказалось, что ее поймали. Циклопа лежала на траве, и сотни, а то и тысячи пусть не слишком надежных, не крепких, но все же и не слабых нитей опутывали ей руки, прижимали их к туловищу, а глаза были завязаны тугой, пахнущей вереском тряпицей. И что-то сильно кололо ее в бок, и в шею, и в пятки…
Она решила перевернуться, дернулась, крепко ударившись о какой-то камень, напрягала все силы, чтобы подняться, чуть не до крови рассадила локти… И мускулы, которыми она привыкла гордиться, с помощью которых и ворота замков при штурме проламывала, на этот раз… против множества ниточек, почти паутинок, опутывающих ее, были бесполезны. Крепа ничего не могла сделать, и руки освободить не получалось… Тогда она услышала писк, вроде комариного, но определенно это был голос существа вполне разумного, чтобы командовать, пусть неправильно и непривычно для ее слуха:
— Эй, здоровенная громила, ты не дергайся, а то мы тебя на куски порежем!
— Потише, Сыч, потише, не видишь, она и так испугалась… — другой голос— Ты бы, циклопа, нашу ловушку разорвать не пробовала, другие-то и посильнее тебя пробовали, да не удавалось никому еще.
— Это кому же — посильнее, чем я? — спросила Крепа.
— Да мы так равнинных троллей ловим, чтобы после их на южных рынках торговать, понятно тебе, громила?
— Вы и меня хотите в рабство продать? — удивилась Крепа.
О том, что северных троллей иногда ловят и продают, она слышала. Но чтобы хоть одного из циклопов удавалось вот так в рабство обратить — нет, такого она не знала, и вряд ли такое могло быть — хоть от сотворения мира все про всех начинай вспоминать.
— Нет. знаешь ли… — проверещал писклявый голосок. — Мы тебя решили… В нашем племени в богиню обратить, ты же вон какая, должна будешь нами верховодить. Или мы тебе еду перестанем приносить.
— А что у вас за еда? — вполне рассудительно спросила Крепа. — Может, мне и не захочется к вам в богиню обращаться, если у вас еда какая-нибудь не такая, как я люблю.
— Ничего, захочешь есть — так и понравится. Ну все, поднимайся и пошли, тихонько, а то мы за тобой гоняться не согласны. Понятно тебе, громила?