Герцог, не понимая, зачем ему Плахт это все рассказывает, начал нервничать все сильнее, а потом и вовсе разозлился, но время Суровый рассчитал верно. Как раз в момент, когда терпение герцога иссякло, между деревьями впереди идущей уже по заметному подъему на выбранный холм армии замелькали кентавры. Они двигались споро, сильно, развернутым строем… И отступали. Герцог привстал в коляске, глядя в свою новомодную подзорную трубу, сделанную восточными умельцами, попробовал разобрать, что происходит… Ничего не увидел, конечно, а что увидел — того не понял.
— Командующий, что это?
— Сражение, светлейший, начинается. — Плахт для верности еще разок осмотрел окружающие его колонны солдат. — На встречных направлениях.
— Какое, к чертям, сражение, Плахт, если мои кентавры пятятся?
— Верно, пресветлый, пятятся, и должны пятиться, чтобы… чтобы противник их атаковал. — Вот тогда-то он и попробовал объяснить: — Заметив это отступление, противник обязательно попробует атаковать, а так как его порядки растянуты, они будут подходить к месту сражения постепенно, таким образом, государь, их десять тысяч бойцов, даже если они все и получат приказ вступить в драку, обернутся для реального-то боя тысяч в пять, а то и меньше. И когда мы с ними расправимся, подойдут следующие тысячи три, но наши собранные в кулак войска и с ними расправятся… Все будет хорошо, государь, сегодня ввечеру мы будем праздновать первую победу. Если Боги позволят, мы варваров сегодня до половины уничтожим или рассеем.
— Я буду праздновать победу, — немного неуверенно, но довольно высокомерно поправил своего командующего герцог Дрон Дего, и Плахту осталось с этим только согласиться.
Хотя позже он об этом немного подумал и пришел к выводу, что он-то, офицер и служака, не умел говорить об армии иначе как «мы», подразумевая и коллективные усилия, и множественность исполнения долга, обязательно в нормальной армии присутствующих. А вот герцог, похоже, никогда, даже подразумевая свои владения, не думал обо всех разом, не понимал этой множественности, потому и требовал, чтобы победу признали за ним, хотя его-то личный вклад в нее был до смешного жалок и незначителен.
Вот тогда, подозвав к себе адъютантов, Плахт стал отдавать приказы, а герцог благоразумно остался в его коляске, никуда и ни во что более не решаясь соваться. Тем более что этот лесной бой был в общем-то не очень ясен и самому командующему, вязким он получился, не очень правильным, каким-то на редкость кровавым, с обилием разных мелких неожиданностей.
Сначала стало известно, что часть кентавров не последовала за офицерами, которых Плахт специально инструктировал, чтобы они не устраивали глубоких рейдов на противника, а поскакали за Постуком. Тот ушел вбок, куда-то к северу, и связь с ним оказалась потеряна. Потом, через пару часов отчаянной рубки, когда уже все части армии Плахта стали пусть медленно, но заметно продвигаться вперед, как он и хотел, стало известно, что некоторый отдельный отряд хорошо выученных диких роллов занял круговую оборону на обширной поляне и не позволяет окружившим его частям действовать в выбранном Плахтом направлении. Пришлось передвигать поперек основного фронта циклопов и часть Разноцветных, чтобы они своими пращами с неугомонным отрядом диких все же расправились.
И уже совсем под вечер, когда и с левого фланга, и с правого пришли известия, что все хорошо, по всем статьям одержана победа, Плахту доложили, что какой-то из отрядов все тех же Разноцветных принялся грабить обоз противника и остановил наступление, потому что тем же самым решили заняться и остальные, забыв о бое, не обращая внимания на то, что окончательная победа еще не одержана…
В общем, как в каждом крупном бою, все прошло не совсем так, как Плахт планировал, но в основном у него все получилось. Отступающие дикие роллы смешали подходящие им же на выручку части своей армии. Грамотное управление их войсками — если оно вообще было, в чем Плахт сомневался, — было утеряно, и едва стало смеркаться, как противник побежал по всему фронту. Плахт попробовал было организовать их преследование кентаврами, но невесть откуда вынырнувший Постук со своим почти полдня отсутствовавшим отрядом так измотался, так запыхался, что преследование получилось весьма кратким, едва на четыре-пять лиг, не больше, и, собственно, преследованием эту пробежку назвать было нельзя.
Но все же враг, потеряв до половины своих сил, отступил, да и пленных все те же кентавры притащили с собой чуть не полторы тыщи душ, и ими теперь — хочешь не хочешь — приходилось заниматься. Чем Плахт, с ведома герцога и со всем своим удовольствием, и предложил озаботиться индендант-маршалу Беламу.
Признаться, в этот момент герцог к нему, к Плахту, действительно благоволил, усадил на победном пиршестве рядом с собой, даже пару раз здравицу предложил за него, что все прочие офицеры, разумеется, с удовольствием поддержали. Еще он всерьез говорил о том, что воевать Суровый умеет куда лучше, чем кто бы то ни было из его окружения, и даже пару раз, когда главный советник двора его пресветлости как-то не очень вежливо ответил Плахту, тут же прилюдно советника своего одернул. Это было приятно.
Но вот что было не очень хорошо, так это мнение, которое почему-то у герцога засело в голове, что они уже выиграли чуть не всю войну, и теперь остается только сорвать город лесных, диких роллов, словно зрелое яблоко с ветки. А это было не так. И даже вовсе — не так.
Потому что армия диких далеко не ушла, и оказалась, как Плахт убедился во время лесного сражения, слишком многочисленной, чтобы вот так просто, после первого же боя рассеяться. Конечно, ситуацию еще осложняло то, что Плахт не сумел добить отступающих или забрать в плен измотанных солдат противника в большем количестве, после чего они восстановиться бы не сумели вовсе.
А на той стороне, у диких, определенно были вполне разумные, можно даже сказать, с хорошей выучкой офицеры, или вожди, словом — те, кому основная масса солдат привыкла подчиняться. И вот на месте этих самых офицеров сам бы Плахт эти разрозненные силы собрал воедино и попробовал бы из них снова сколотить армию. А раз так Плахту казалось, значит, так они и поступали, должны были поступить.
В таком случае выходило, что противник вовсе не до конца разбит, что его армия, пусть и потерявшая чуть не половину своих, все же представляла реальную, ощутимую угрозу. И находилась сейчас на южном фланге победоносной армии герцога. Они еще могли ударить, если бы захотели, и с этим приходилось считаться.
Получалось так, что город, который войска Плахта должны были забрать, стоял всего-то в паре переходов где-то впереди, в долине, как указывали карты. Но недобитая армия диких эффективно прикрывала его, пусть и оказавшись сбоку, на склонах этой долины… С этим следовало что-то делать.
Плахт, когда немного протрезвел после всех победных попоек, которые теперь бесконечно устраивал герцог, над этим призадумался. И вот тогда-то, как это у него случалось и прежде, а может, и всегда было ему присуще, еще с первых лет службы в войсках, он придумал, что следует делать… План был очень простым, но почему-то Суровый не сомневался, что он окажется действенным, что только так и следует поступить.
Фокус был в том, чтобы… ничего не делать. Чтобы просто сохранять свою превосходную позицию, занимая одну из вершин треугольника, образованного его атакующими силами, считая второй вершиной — полуразбитую армию диких, а третьей — уже город Колышну. В общем, следовало занимать это положение и ждать… Именно в этом ожидании, в неторопливости маневра, если это можно было назвать маневром, и заключался возможный выигрыш, потому что… Во-первых, рассуждал про себя Плахт, дикие на себе почувствовали, как воюют его войска, как работает машина войны под его, Плахта, управлением. А во-вторых, у противника было немало таких, кто не стремился во что бы то ни стало отстоять этот клятый город, положить жизнь за тех, кто в этом городе оставался. А значит…