Крепа Скала мягко так, почти по-девичьи, но и внимательно посмотрела на командующего у себя где-то под ногами. Теперь не казалось, что она будет ему, Плахту Суровому, командующему герцогской армией, подчиняться везде, во всем и всегда.
— Плахт, так ведь герцог ему и приказал тебя застрелить.
Плахт словно бы очнулся в этот момент, выпрямился, насколько позволял ему рост, и махнул ей рукой:
— Пошли, Крепа, а вы… — Он обернулся и еще разок осмотрел всю живописную группу кентавров, орков и прочих подошедших офицеров. — Вы делайте с этим что хотите.
Они шли в палатку к Плахту быстро и молча, будто все понимали, что именно произошло. А ведь на самом-то деле не очень и понимали. Хотя теперь, Сухром был в этом уверен, очень многое в их отношениях изменилось. И главное, изменилось отношение командующего Сурового к этой армии, к герцогу и в его убежденности, что он возьмет Колышну, станет бароном и владетелем какого-то там поместья.
В палатке все: сам Плахт, рыцарь Сухром, Крепа Скала и оруженосец Датыр — расположились просто и непринужденно, будто и впрямь все домой вернулись, и некоторое время сидели и пили поднесенное денщиком вино молча. Верный Несвай откуда-то все уже знал.
— Все же я не понимаю, — проговорил наконец Плахт. — Я же служил честно, без затей, без интриг и прочей придворной придури… Может, ты объяснишь, рыцарь?
— Что тут объяснять? — отозвался Сухром. — Командиров армейских, кого солдаты по-настоящему слушают и подчиняются не только из-за денег, и прежде убивали, потому что такие опасны для любой власти, а особенно — для дурной и не слишком благополучной… — Он помолчал. — И хотя я тут не очень долго, но успел заметить… В армии тебя любят по-настоящему. Как думаешь, как бы на твое убийство отреагировали солдаты?
— Да они разнесли бы город… — высказалась Крепа.
— Ты, Скала, хоть и чувствуешь магию, но… — Рыцарь посмотрел на нее с неодобрением. — Они бы стали гадать, спорить, сомневаться, но главное — многие решили бы, что следует разбегаться. Тем более что такую штуку, как приказ самого герцога, скорее всего, Постук этот скрывать бы не стал.
— Он и сейчас не скрывал… — мерно уронил Датыр. — Но ведь город, Колышну эту, они бы в таком случае — не взяли.
— А если герцог с городскими старшинами уже обо всем договорились? — спросил Сухром. — Я не знаю наверное, но если они, городские эти, решили все же перейти под руку герцога, вот только просили, чтобы не было ни погромов, ни грабежей… А ты, — он указал своим стаканчиком с вином на командующего, — определенно говорил, что армия только и ждет, чтобы до добра, что в этом городе накопилось, добраться?.. Получается, что перед герцогом возникла дилемма, а именно — что более ценно: Плахт, которого и так могут убить и которого он, по всей видимости, не очень-то жалует, или город со всеми его обитателями, хозяйством и окрестными землями? Да еще армия, которой платить нужно, вот только нечем платить… И у которой только одна цель — этот самый город грабануть, как водится…
— Значит, я для герцога никакой ценности не представляю? — Плахт стал печальным. Медленно поднял голову. — Я бы мог, наверное, другого господина найти, с тем чтобы предложить свою службу, хотя… Верность свою сразу же, после всего, что тут случилось, предложил бы с большой осторожностью. Но со временем…
— Ага, — брякнул Датыр, — и добрая половина этой армии, разозленной на твоего герцога, перейдет с тобой, и чтобы новый прокорм найти, и чтобы с этим своим должником посчитаться… Да после этого только дурак бы дал за нынешнего местного герцога хотя бы ломаный медяк.
— Верно, — согласился Сухром. — Пожалуй, если бы ты нашел нового для себя суверена где-то поблизости, надежды на долговременное правление и тем более династию у местного герцога не особо просматриваются. А вот арбалетная стрела с ядом и магической отравой — и верное, и дешевое средство… Куда более дешевое, чем плата всей армии за победную войну.
— Ладно, рыцарь, — почти прорычал тогда Плахт. — Давай медальон, посмотрим, что и как с ним получится?
Рыцарь достал из внутреннего кармана своего колета мешочек, потом еще один поменьше, из которого выкатил на ладонь медальон с синим камнем. Плахт взял медальончик осторожно, так как понимал — эта штука может изменить всю его жизнь, и изменит…
Прямо здесь, в этот самый момент. Изменит все, к чему он, Плахт Суровый, привык, что приучен был делать и что полагал исполнять верно и достойно. Он покрутил темный кусочек железа с тусклыми серебряными насечками и с синим топазом в пальцах, вскинул голову.
— Я хочу взять с собой Несвая. — Он жестко посмотрел на Сухрома. — Иначе и пытаться не стану…
Рыцарь думал недолго.
— В этом можно пойти тебе навстречу.
— Полагаю, что так, — кивнул Плахт. — А где же цепочка для него?
— Ты просто приложи на грудь, — подсказала Крепа. — Если ты — тот, кто нам нужен, само все получится.
Медальон в жесткой, немного короткопалой руке карлика исчез за бородой, заплетенной в три косички, а потом… На лице Сурового появилось выражение удивления и даже растерянности, которое было просто понять, если вспомнить, какие он переживает ощущения. Потом он вытащил из-под бороды руку:
— Он в меня… погрузился, кажется.
— Так и должно быть, — кивнула Крепа.
Плахт диковато взглянул на нее, потом в глазах его появилась обычная раздумчивая уверенность. Он поднялся, вытащил из рук Несвая кувшин, самостоятельно плеснул себе в стакан вина.
— Что-то я сегодня много пью, и ведь не пиво даже… — Он повернулся к рыцарю. — Так, с этим решено. А как мы уберемся теперь из лагеря?
— Тебе долго собираться?
— Своих вещей у меня немного, — отозвался бывший командующий армии Плахт по прозвищу Суровый, — но нужно выставить кого-нибудь из честных офицеров у армейской кассы. Чтобы эти дурни из дворца не отговорились перед служивыми тем, что это я с монетами, как последний воришка, сбежал.
— Надеешься вернуться? — поинтересовался рыцарь.
— Этот герцог — не один в своем роду. Есть еще, кому может пригодиться… Плахт командующий.
— Ну-ну, может, ты и прав.
— Стратег, — выдохнул Датыр. — Даже сейчас все планирует наперед.
— И в общем-то безошибочно согласилась с ним Крепа.
Часть III. Оле-лех покров. Фиолетовый холод шаманства
Леса лежали на этой земле сплошным покровом, и дорог через них почти не осталось. Ехать приходилось по таким колдобинам и по таким узким тропам, что кусты попадали под колеса. Но кусты были преодолимы, хуже бывало, когда на пути оказывались поваленные деревья… Впрочем, и через них карета переваливала, пусть и трещала так, словно должна была вот-вот развалиться. А ведь бывали еще и деревья, которые очень низко росли над дорогой, пару раз такие вот ветви приходилось срубать, и были другие, толстенные, мощные, будто колонны храма, которые росли так тесно, что карета едва между ними протискивалась, цепляя колесами.
Да и кони страдали… Как Франкенштейну удавалось управлять ими и заставлять их проходить между деревьями, не царапая в кровь бока, не ломая упряжь, Оле-Лех даже не пытался гадать.
Но все-таки дороги тут еще были, день на пятый после того, как рыцарь и его спутники оказались в этих тяжелых хвойных сумрачных лесах, карета неожиданно выехала на какой-то тракт. Это была странная дорога, проходящая под сводами деревьев, словно бы кривоватый, неровный замковый коридор, сплошь забранный вверху непробиваемыми сводами из листьев, хвои и ветвей… Но Франкенштейн обрадовался и припустил коней вскачь, как привык. А потом опять все завершилось уже сплошной стеной леса, тракт расходился в разные стороны тропинками, по которым мог пробраться только верховой.
Возница остановил карету, путники вышли, воспользовавшись случаем. Оле-Лех походил вдоль деревьев, потрогал грубые шершавые стволы, измазался в какой-то смоле и вернулся к Тальде. Оруженосец стоял и смотрел вверх, хотя через остроконечные верхушки огромных лиственниц небо было едва различимо. Свет весьма реденько падал между этими деревьями на землю и был таким же зеленым, таким же вялым, как и само небо. Бывший профессор географии Шомского университета и почетный член еще трех научных Обществ Сиверс из кареты не вылез. Он лишь высунулся по пояс и оглядывался с весьма странным выражением, в котором веселость смешивалась с отчаянием.