Он предрекал военный переворот. Полковника Насера предрекал. Полковника Каддафи. Майора Кастро. В общем, он говорил почти то же, что говорили во всех кухнях этой страны, — если позволяли себе говорить на эти темы вообще. Отличие было лишь в том, что ИХ разговоры были просто кухонная болтовня, а он — он явно шлифовал болванку будущей модели собственных действий, орудие свое будущее шлифовал по руке и оттачивал…
Он предрекал войну. Молодежи некуда себя девать. Комсомол превратился в тухлое болото, всякое проявление активности и „самости“ — карается бдительно и беспощадно. Скука! Жизнь лишена красок и смысла. Работать хорошо — бессмысленно. Работать плохо — скучно и еще более бессмысленно. Единственная отдушина — на Запад, в поп-музыку, в мелкий бизнес — тщательно затыкается старой вонючей тряпкой. Поколение идеологических компрачикосов старательно выращивает поколение идеологических уродов. У нынешнего молодого человека от рождения и навеки застыло лицо — козлиная морда с выражением идеологической преданности и бодрости…
— Вы, конечно, знаете, что Мирлина они засадили?
— Нет. Я ведь — в другом управлении…
— Они дали ему семь плюс два, представляете? Семь лет лагерей и два года ссылки. За одну-единственную статью, в которой было много резкостей, верно, но — ни одного слова лжи… Это государство не имеет права на существование…
— Государства, знаете ли, не ищут прав. Право государства это его сила.
— О, да! Это — так. Спасибо за разъяснение… А знаете, почему вы все время писали в протокол: „антисоветская статья Мирлина“? Я кричал: „не надо!“, Кричал, что-мол не считаю статью антисоветской, а вы все писали, писали, упорно писали… и все время тащили из протокола в протокол „посадят тебя, Семка!“ Знаете, зачем?
— Не знаю. Так было положено. Определенная форма, как я понимаю…
— Нет. Ничего вы не понимаете. Либо вы врете, либо они и вас обманули тоже. Это им было нужно, чтобы не доказывать антисоветскость Мирлина. Понимаете? Это МЫ, свидетели, доказывали, что Мирлин — антисоветчик, а суд сам и рта не раскрыл по этому поводу…
— Не понимаю.
— Я и сам-то понял буквально в последнюю минуту. Поздно понял. Но все-таки понял и отбивался как мог… Я говорил, что не считаю статью антисоветской, а прокурор с этаким отвращением на лице заявлял мне: „Да что вы, гражданин Красногоров, ребенок, что ли?.. Перестаньте-мол, стыдно вас слушать…“ А судья — рылся в протоколах и объявлял с удовольствием: „Как же не считаете… Вот же ваши слова: „Антисоветская статья Мирлина мне не понравилась…“ Ваша подпись стоит… Ваша подпись? Посмотрите!“ Помните, я все требовал от вас, чтобы вы вычеркнули „антисоветская статья“?..
— Я вычеркивал!
— Да. Но, видно, не везде. Кое-где осталось…
— Честное слово, я сам тогда не знал…
Он только махнул рукой и заговорил о другом — снова о молодежи и о том, что победит тот, кто сумеет сделать ее своей — поднять до своего уровня или, может быть, опуститься до ее уровня, оставшись при этом самим собой… Он уже был на подходах к своей теории элиты. „Элита это те, кто идет со мной. Все прочие — люмпены или круглые дураки“.
Мы проговорили часа два, выпили всю водку, и он вдруг засобирался куда-то („…прошу прощения… совсем забыл…“), и мне пришлось уйти.
Мы виделись с ним еще пару раз в этот первый мой приезд, но все как-то наскоро, впопыхах — вполне доброжелательно, приветливо, но без всякой обстоятельности. Один раз, по-моему, он даже намеревался как будто пригласить меня с собой в свою компанию (ему нравились мои рассказы про Африку), но, видимо, раздумал, не пригласил…