— К своему-то заходил?
— Нет, — сказал я. — К кому?
— Да к этому… к однофамильцу твоему, к Красногорову…
— Нет. А что, надо зайти?
— Не ходи. Ну его к чертям. Он… Знаешь, кто он? Монстр.
— Кто?
— Монстр.
— Ошибаешься! — сказал я с пьяной назидательностью. — Он — ясновидящий. Категория „С“.
— Откуда ты это взял?
— Дорогой Товарищ Шеф сказал. А что — нет?
— Нет. Монстр.
— Тогда надо бы зайти. Это — по моей специальности.
— Не ходи. Я не хожу больше, и ты тоже не ходи. Я его теперь боюсь… — он оборвал себя, словно опасаясь сболтнуть лишнее.
— Надо сходить! — объявил я упрямо, словно бы не слыша его. Я надеялся, что он скажет хоть что-нибудь еще. Объяснится. Поделится. Насчет „боюсь“ вырвалось у него явно непроизвольно — ему захотелось чем-то поделиться со мной, с единственным, может быть, человеком, который способен был его понять… поверить ему… Помочь, может быть? Но он больше ничего не сказал, а я не рискнул спросить впрямую. Мы обнялись на прощанье. С отвращением, — полагаю, взаимным…»
На этом рукопись обрывалась.
9
— А где же остальное? — спросил Станислав.
— Все. Больше там ничего не было, — сказал Ваня, старательно подравнивая пачку листков в папке.
— Вот как? — проговорил Станислав медленно. — Не успел? Или — почему?
— Наверное, не успел… — теперь Ваня еще более старательно затягивал тесемки папки. Врать он не умел. И не надо. Еще научится. Все впереди.
— Ты веришь, тому, что здесь написано?
Ваня не ответил. Он только пожал одним плечом, глядя при этом в сторону. И он крепко держал папку обеими руками, словно у него кто-то хотел ее отнять, а он не желал отдавать.
— Видишь ли, твой отец был человек увлекающийся… — мягко сказал Станислав. — Он был идеалист и даже — мистик. Сам-то он считал себя крутым прагматиком, и всячески это подчеркивал, но это было не так. Совсем не так. Он Гумилева любил. Николай Степановича. Любил читать «Капитанов», вслух, с выражением… У него глаза загорались, и голос садился от внутреннего восторга, когда он выговаривал: «Но в мире есть иные области, луной мучительной томимы. Для высшей силы, высшей доблести они вовек недостижимы…» Он читал тебе «Капитанов»?
— Да. И «Старый бродяга в Аддис-Абебе…» читал. И «Шестое чувство»…
— Он был очень доверчив. Он выбирал человека, которому хотел верить, и верил ему уже бесконтрольно и до конца.
— Зачем вы мне это говорите?
— Я не хочу, чтобы ты верил каждому слову в записках твоего отца.
— А я и не верю. Каждому слову.
— Правильно. Правильно поступаешь.
Но он, конечно, верил. Каждому слову. Что ж, это было только естественно. И это могло оказаться даже полезным.
— Как погиб отец, ты знаешь? — спросил Станислав.
— Да.
— Это был несчастный случай, как ты полагаешь?
Ваня впервые поглядел ему прямо в глаза.
— Я думал, ВЫ мне скажете, что это было.
— Несчастный случай, — сказал Станислав решительно.
Если человек отправляется по грибы на Карельский, на озы реки Волчьей, и пропадает там, и через неделю его находят под обрывом, в кроне сосны, где он висит, застряв головой в развилке самой мощной ветви этой кроны… Сорвался с края обрыва, провалился сквозь крону и насадил себя на эту развилку «зебрами» своими с такой силой, что только чудом не лопнула у него от удара шея… Конечно, несчастный случай. ПЕРВЫЙ РАЗ В ЖИЗНИ пошел человек по грибы, и с таким вот результатом. Случай. Разумеется. Несчастный.
— Ты помнишь, кого отец назвал… в самом начале рукописи, помнишь?
— Да. Александр Гуриков. Сергей Жукованов. Марлен Косоручкин.
— Правильно. Так вот названные лица в органах не работают. Я проверял специально, нет там таких… — Станислав сделал паузу. — Уже давно нет. Несколько лет. А этого… Жукованова… уже и в живых нет. Совсем.
Ваня ничего на это не возразил, только губами шевельнул беззвучно. Однако, у него явно была своя точка зрения по этому поводу.
— Ну ладно, — сказал Станислав. — У тебя, кажется, была просьба ко мне?
— Да. Я хочу работать у вас.
— Вот как? И что ты умеешь?
Снова пожатие плеча — неопределенное и почти застенчивое. Но и вызывающее одновременно.
— Убивать.
Станислав позволил себе тихонько присвистнуть.