– Ведет нас кто-то, – подал с заднего сидения Ванечка тихий деликатный голосок. – Ей-богу, Стас Зиновьич.
– Вижу, – сказал он. – Еще у Дворцового прицепились.
– А я знаю, кто это. Это Майкл. У него левый фонарь слабее правого.
– Точно! – он нашарил рукой микрофон и сказал, нажав клавишу: – Кронид, Кронид, я – Первый. Как слышите?
– Слышу отлично вас, Первый. Слышу отлично.
– Дело дрянь, Кронид Сергеевич, – сказал он трагическим голосом. – Нас преследуют. Вынужден ставить огневую завесу. Иван, доставай пушку.
– Есть – пушку! – радостно откликнулся Ванечка и захихикал в своей дурацкой манере, словно задыхаясь.
– Первый, Первый! – тревожно позвал Кронид, но тут же все понял и сказал сконфуженно: – Господин Президент, ну что вы, в самом деле? Ну нельзя же иначе.
– Конечно же нельзя, – тотчас вставил Ванечка. – Одна машина – миллион стоит…
– Ладно, – сказал он. – Бог вам судья, непослушным. Будь все по вашему. Конец связи.
После этого он связался с Майклом и сказал ему, чтобы держался поближе, раз уж увязался без спросу, без приказу. «Как же – без приказу? – немедленно обиделся обидчивый Майкл. – Имеем письменный приказ начальника охраны.» «Ладно-ладно, орлы боевые… Чего уж теперь. Кто у тебя вторым номером?» «Константин Балуев.» «Привет ему передай, и пусть поменьше курит. Распущенность и никотин! Здоровье пусть бережет. Здоровье дороже всего…» «Это как сказать…» «Цыц! Не спорить с начальством! Конец связи. Over».
Выплыла из тумана слева светящаяся, вся в рекламах, словно титаническая новогодняя елка, арка Московских ворот. На закруглении проспекта торчала поперек дороги перекошенная набок «коррида» с задранным капотом. Какие-то люди, отчаянно размахивая руками, кинулись наперерез, пришлось круто принять влево, взвизгнули, негодуя, покрышки. «Полегче! – предостерегающее клекотнул Ванечка. – Разобьемся – не собрать…» «А ты – помалкивай, – сказал он ему, не оборачиваясь и даже в зеркальце на него не глянув. – Меньше пьянствовать надо было…» «Да кто пьянствовал-то, гос-с-с… Пивка выпил с ребятами…»
Он не стал с ним разговаривать. Взял микрофон, набрал код генерала. Тот откликнулся моментально – словно руку держал на трубке.
– Я у Московских ворот. Как дела?
– Плохо, – сказал генерал Малныч да таким голосом, что мог бы дальше и не продолжать, и так все стало ясно. Но он продолжил: – Очень плохо, господин Президент. Я почти уж ни на что не надеюсь. Он в коме сейчас. У него сердце совсем отказало…
– Тихо! Короче: он жив?
– Почти уже и не жив. Я не знаю, как…
– Жив или нет?!
– Он в коме…
– В коме? Вы, засранцы мудацкие, говно бездарное, п…ки, долбо…ы, срань зеленая… А ну взять себя в руки! Я буду через час. Понятно-нет? Через час! Если вы его не продержите до меня на этом свете, всех вас перестреляю к корявой матери. Все! Конец связи!
Он швырнул микрофон на соседнее сиденье и дал газ. Турбина взвыла, словно пинком разбуженная сука, машину рвануло вперед так, что голова туго уперлась в «подзатыльник» и щеки оттянуло вниз и назад. «Эй-эй! – закричал сзади Ванечка в ужасе и отчаянии. – Нельзя! Нельзя так!..» Молчи дурак, гаркнул он. А может быть, и не гаркнул – не до того ему было: он уже не смотрел больше вперед – там все равно ничего не было видно, кроме клубящегося молока, он смотрел на экран локатора, где дымились невнятные зеленые контуры, а потом спохватился и врубил все внешние средства оповещения: красные и синие маячки, и оба прожектора, и сирену, тотчас бешено заклекотавшую, словно дьявол, которому выкручивают с корнем хвост.
– Молчи, дурак, – повторил он уже спокойно. – Молчи и молись.
6
На автостраде, слава богу, не было тумана. Посредине третьей, самой популярной, полосы там было даже сухо, хотя и левее, и правее блестели опасные наледи. Шел, правда, снег, и даже не снег, а ледяная мелкая мерзость сыпала из черноты, тотчас сметаемая с асфальта свирепым боковым ветром. Видимость, впрочем, была хорошая, метров двести, и он выключил локатор.
Майкл шел сзади, как привязанный, жестко держал дистанцию и помалкивал. Он молчал даже во время бешеной гонки по городу, когда все вопили как прирезанные: ошалевший от страха Ванечка с заднего сиденья, перепуганный, ничего не понимающий Кронид из радиофона и маленький, вчистую обгадившийся Славочка Красногоров из мрачных глубин подсознания (он с такой безжалостной ясностью представил себе, как броневичок врезается в какой-нибудь самосвал, что хотел жить любой ценой, немедленно и, разумеется, вечно).
Теперь все это было позади, хотя он по-прежнему шел, нарушая все скоростные режимы – на спидометре было двести…
«Давайте, давайте… – зловеще зудел сзади Ванечка. – Поддайте еще малость и – взлетим на хрен… как эти… птички, в жопу трахнутые…» «Не выражайся.» «Ну да – ему, конечно, можно, он большой, а простому человеку уже и слова сказать нельзя…» «Да кто тебе слова сказать не дает, п…да маринованная? Не ругайся только, тебя просят…» И прочие глупости. Это крутой давешний страх из них сочился, то жидкой струйкой, то вылетая мелкими капельками, они словно кашляли страхом, да только легче все равно не становилось: слишком его много скопилось в трахеях души – болтовней не откашляешь…