— Как бог свят, Громов Федор Афанасьевич, — повторил Яков, удивившись волнению капитана. — Как-то Шевылев за кружкой похвалялся, что у всех Афанасиев хорошие сыновья, верно ему служат.
Сухов немного помолчал, потом продолжил:
— Мне пришлось повидать. Год партизанил — засады, разведки… Штрафбат… Восемь штурмовых атак. На танки с гранатой… А смерть не взяла, не могла взять! Заговор против нее имел…
— Яков Афанасьевич, почему вы раньше не рассказали о Шевылеве?
— А зачем?
— Чтобы разыскать его, привлечь к ответу…
— Зачем? Он убит.
— Кто же его убил?
— Я.
— Вы?!
— Его расстреляли немцы за потерю пакета. Об этом я от кого-то слышал…
Слух или догадка имели под собой основание. Как выяснилось позже, Шевылева в 1942 году действительно осудили к смертной казни. Его спасло только заступничество Фрезнера.
Комментаторы шахматной игры, оценивая перевес, полученный одним из игроков в отложенной партии, нередко выражают мысль о неизбежности его победы в следующей словесной формуле: «реализация имеющегося преимущества является делом техники».
Вот таким «делом техники» в глазах Краснова представлялось и установление места жительства Шевылева-Громова. Все было расшифровано, решал фактор времени. Однако непредвиденная удача, одна из тех, которые никогда не планируются заранее, позволила значительно ускорить розыск.
В одном из архивов был обнаружен паспорт, сданный Шевылевым при мобилизации в июне 1941 года. С пожелтевшей фотографии глядело безбровое лицо с приплюснутым носом, широкими, раздавшимися щеками, безразличными, тускловатыми глазами.
Краснов держал документ, а ему казалось, что это сброшенная гадюкой старая кожа. Сама змея где-то в норе, пригрелась, свернувшись в клубок. Она не жалит, даже не шипит. Она выжидает…
Вскоре пришло сообщение с родины Шевылева, которого, признаться, Николай не ожидал…
Еще в июле, сразу после разговора с Суховым, капитан посетил деревню, где родился разыскиваемый. Отец его, как рассказали односельчане, служил у фашистов бургомистром, отбывал за это наказание. Умер несколько лет назад. На похороны никто из родственников не приезжал. Наследников не нашлось, и дом был передан в собственность сельского совета, который вселил туда семью колхозного сторожа. О судьбе младшего Шевылева толком никто не знал, все считали его погибшим.
И вот несколько дней назад сторож принес в правление колхоза кусок фанеры от посылочного ящика, приспособленный стариками Шевылевыми в качестве стенки кроличьей клетки. На нем с большим трудом, но все-таки различался адрес отправителя посылки: «Архангельская область… Ныйский лесопункт, Громов Ф.А.». Председатель колхоза, помня о приезде Краснова, послал эту находку в управление КГБ, считая, что она может иметь какое-то значение…
Итак, Шевылев был найден! На севере страны, в одной из самых глухих таежных уголков, где могучие архангельские сосны вплотную подступали к границам Коми АССР.
Но с принятием решения чекисты не торопились. Еще и еще — в который раз — производилась самая тщательная проверка, изучались и рассматривались различные, подчас невероятные варианты и предположения. И только когда очевидцы злодеяний и бывшие солдаты «команды Фрезнера» безошибочно узнали на современном снимке в жителе далекого поселка известного им карателя, когда эксперты-специалисты сделали безоговорочный вывод о том, что на фотографиях Шевылева 1941 года и Громова 1961 года изображено одно и то же лицо, когда были отброшены последние сомнения, только тогда на постановление о заключении под стражу Громова Федора Афанасьевича лег фиолетовый оттиск печати военного прокурора.
— …Как видишь, не дослужил я до пенсии на этом деле, — напомнил Краснов в кабинете Петрова его давние слова. — Принимай, Сергей, документы. Теперь твоя пора…
Розыск закончился, началось следствие…
Теплоход уходил утром следующего дня, и у Петрова оставалось время познакомиться с городом, в который он приехал впервые.
Архангельск, из старинного поморского поселения выросший в современный порт, один из крупнейших на севере, произвел впечатление «царства древесины». Об этом напоминало все: и гудки неутомимых трудяг-буксиров, гоняющих по реке плоты, такие длинные, что их хвост терялся вдали, в волнах необычно широкой здесь Северной Двины, и мерный скрежет кранов, загружающих трюмы и палубы лесовозов с синими, зелеными, оранжевыми — каких только нет! — иностранными флагами.