Деревушка казалась мертвой: ни дымков над избами, ни стука калиток, ни лая собак. Промчались сразу же на другой конец. Остановились на пригорке. Шевылев уже было дал приказ спешиться, как вдруг заметил: вдали мелькнуло что-то темное, бежавшее к чаще.
— За мной! — фельдфебель направил коня по нескошенной траве в сторону чащи.
Всадники пришпорили лошадей. Фролов трусил сзади на своей кобыленке. Ему было видно, как Шевылев на быстроходном скакуне отрезал человеку (а в том, что это был человек, можно было теперь убедиться безошибочно) путь к лесу и остановился, дожидаясь его приближения.
Когда Фролов подъехал к опушке, уже начался допрос задержанного. Солдаты спешились. Лошади их были привязаны к деревьям, возле них находился ординарец Шевылева, с нагловатой усмешкой наблюдавший за происходившим. Фролову бросилось в глаза его внешнее сходство с фельдфебелем.
Перед солдатами стоял, тяжело дыша, парнишка лет восемнадцати. Даже черные круги под глазами и впалые щеки не делали его старше. Левая рука, раненая, безжизненно свисала вдоль тела, правой он прижимал к груди большую ковригу хлеба, видимо, только что полученную в деревне. Исхудалые кисти, тонкие бледные пальцы, впившиеся в ржаную корку, общий изможденный вид явно говорили, что человек ослаб до крайности… Вывороченные наружу карманы свидетельствовали об уже произведенном обыске.
Шевылев вышагивал по поляне возле пойманного. А тот, не поворачивая головы даже тогда, когда фельдфебель, размахивавший плетью, оказывался сзади него, грустно смотрел перед собой. Солдаты, стараясь не встречаться взглядом с его глазами, останавливали взор на не по росту больших галифе, обмотках да потрепанной гимнастерке.
— Ты партизан! — Ж-жик! Упала срубленная плетью чашечка цветка. — Или разведчик! Без документов. И сейчас будешь поцелован птичкой из этого ствола. Но у тебя есть шанс… — Шевылев остановился и ткнул рукояткой плети в грудь задержанного, — …сохранить жизнь. Если ты покажешь, где партизанский лагерь.
— Я не партизан, — произнес задержанный, и, по-видимому, это было правдой.
— Хорошо, этого ты можешь и не знать, — согласился фельдфебель. Он протянул руку, пощупал еще тепловатую ковригу. — Но кто тебе дал хлеб — это ты знаешь.
Парень молчал, еще сильнее прижав дорогой дар.
— Я нарушу свой принцип: пощажу партизана, — протянул Шевылев, любуясь своим великодушием, — если ты покажешь хотя бы дом.
— Солдат, что тебе я? — голос юноши звучал едва слышно. — Этот хлеб нужен еще троим… Они ранены…
— Наконец ты заговорил как следует! Веди к ним! Мы их накормим!
Парнишка отрицательно качнул головой. Шевылев еще раз внимательно взглянул на задержанного, подошел к своей лошади, достал из притороченной к седлу сумки флягу со «шнапсом», сделал несколько больших судорожных глотков. Потом снова встал против парня.
— Тебе придется обойтись без отпевания, перед Богом я за тебя сам отвечу.
— Могут услышать партизаны. Заберем его лучше в штаб, там допросят, — вмешался Фролов, стоявший в стороне.
— Знаешь что, обер? Не суй-ка нос в чужую компетенцию, — отрезал каратель и нажал на спусковой крючок.
Но автомат не сработал. Пока Шевылев разбирался, в чем дело, юноша обвел глазами солдат, выбрал самого пожилого из них, с седыми усами, увидев на его лице явное сострадание:
— Отец, что же ты смотришь?..
За спиной Шевылева раздался ропот. Но тут ординарец услужливо подал фельдфебелю свое оружие. С трех шагов, почти в упор, длинная очередь веером ударила в паренька.
Он упал навзничь. Боль и грусть так и остались в его широко раскрытых мальчишеских глазах, подсвеченных яркой голубизной чистого неба. А белые, бескровные губы прижались к ржаной мякоти крепко обнятого рукой хлеба.
Стараясь не глядеть на убитого, солдаты молча пошли к лошадям…
На обратном пути кавалеристов обстреляли партизаны. Был убит ординарец Шевылева, двое солдат получили ранения. Фролов проехал в Варанино, не заезжая в штаб. Так он договорился с фельдфебелем…
…— Вы встречали его еще? — спросил Петров.
— Один раз. В мае сорок пятого, в Чехословакии. Во время боев за пражский аэродром нас сломили. Побежали кто куда. Я спрятался под бетонную эстакаду. Смотрю, знакомое лицо, однако — пиджак, штатские брюки… «Шевылев!» — «Тиш-ш-ш… Шевылев убит. Охоты нету держать отчет по своей биографии». Выскочил вьюном… Приметы? Особых не было. Вот только разве в нос он говорил, гнусавил немного. Конников? Да я их и видел только один раз. Фамилий не знал, а имена время поразвеяло…