В столовой она налила себе кофе, зажгла сигарету и задумалась. Через полгода они оба будут на Земле… И если она попросит, Энди останется с ней. Чего она сама хочет?
Оставить его с собой? Теперь-то можно не бояться, что он бросит ее – он сделает все, чего она ни пожелает. Он будет терпеть ее тяжелый характер и для него не имеет значения, как она выглядит и может ли родить ребенка; он будет ждать ее из рейсов или сопровождать в рейсах – все, что угодно. Удобно, что и говорить. Но он – не человек, а она – не Джон Коулфилд. У этого Энди нет свободы воли, он действует в рамках каких-то своих законов и директив, и он останется с ней не потому, что действительно любит ее и она нужна ему, а потому, что он так запрограммирован. Он должен любить человека – неважно, ее или другого. А она не хочет довольствоваться искусственной привязанностью. Джону Коулфилду это подходило, но скажем уж прямо – у Джона не было выбора. У нее тоже нет выбора… пока – нет. Но принять привязанность Энди, оставить его с собой, заменить человеческую любовь запрограммированными чувствами – это расписаться в собственной слабости, стать как Джон, который был сильным только до определенного предела. А ведь, конечно, были и другие, которые заменяли человеческие отношения вот такими. И даже не нужно далеко ходить за примером, стоит только вспомнить ее бывшего мужа Керрина.
«…А еще наверняка есть богатые неудачливые женщины, предпочитающие андроидов, потому что не умеют и не желают строить нормальные отношения, и есть мизантропы, уставшие от людей, не любящие людей… Не любить людей, заявлять, что ты устал от людей или люди тебе неинтересны – как это глупо, когда ты сам являешься человеком. Как это бессмысленно и немного по-детски, ведь один человек ничего не стоит. «Пока мы едины – мы непобедимы» - откуда это? Не помню.
Но что же все-таки здесь не так, что неправильно во взаимной привязанности, в любви человека к роботу? Оставим свободу воли, не в свободе воли дело. Вот тут у нас по поверхности планеты бродит робот с полнейшей свободой воли, и допустим на минутку, что я ей понравилась, и она, Диана, мне понравилась. Ну и как, хочу я ее дружбы, привязанности, любви - полностью добровольной? Нет. Она – тоже машина. Человек не должен любить машину, потому что такие отношения – это начало конца отношениям между людьми. Такие привязанности и союзы начнут подтачивать общество, разрушать связи между личностями, и к чему мы придем? Ведь это остановка, регресс. Подмените человеческие отношения искусственными – как просто станет жить. Стоит ли работать над собой, развиваться, стремиться к чему-то, если твой робот примет тебя любым? Стоит ли учиться чему-то, если за тебя все делают роботы? Освоение космоса – а запустим туда роботов!..
Я не хочу такого будущего, и мне не нужен суррогат чувств. Человек должен быть с человеком… Мне кажется, что я все-таки заслуживаю человеческой любви, а не того, что может дать машина, даже такая похожая на человека, как Энди…».
Она зажгла вторую сигарету и долго сидела, бездумно глядя на быстро закручивающуюся непрерывную спиральку дыма. Эмили все решила для себя и была убеждена, что приняла единственно правильное решение, и все же ее не оставляло ощущение, что здесь что-то не так, что она поступила то ли неверно, то ли несправедливо, то ли жестоко. «Жестоко? По отношению к кому – к Энди? Но ведь он не человек, он даже не животное…». Это было так, и все-таки что-то мучило ее, какая-то неловкость или вина – как будто она незаслуженно обидела того, кто не мог ответить, и не мог не потому, что был слабее, а потому, что был милосерднее.
В эти минуты Эмили решила, что на Земле обязательно встретится с Николасом Метени. Ей хотелось о многом расспросить его, ей казалось, что после разговора с ним все прояснится, все станет понятно и четко, и исчезнет эта вина. И еще где-то в глубине души она была убеждена, что Энди ошибся, и Николас не может не быть похожим на него. Ведь вкладывает композитор в свою музыку часть себя, и Коулфилд когда-то говорил, что в каждом из его героев есть его собственные черты… Не могло быть так, что Метени создал андроида – полную противоположность себе. И если Энди хоть в чем-то повторяет своего создателя, тогда… Да, тогда она еще больше хотела бы встретиться с ним - с создателем.
Она докурила и вернулась в каюту. Дверь была открыта, и Эмили еще из коридора увидела Энди. Он лежал на кровати Коулфилда, отвернувшись к стене, неподвижный. У Эмили опять что-то сжалось в груди. Совпадение? Или он тосковал, на самом деле тосковал, как собака, когда ложится рядом с вещью умершего хозяина? Она в нерешительности остановилась перед каютой. Она ждала, что Энди поднимется и обернется – он не мог не слышать ее шаги – но он не шевелился. Эмили вспомнила, как у него дрожали пальцы, вспомнила его слова про какие-то противоречия в мозгу, и ей стало страшно.