Отодвинув бумажную дверь-перегородку, она втроем вышли в сад. Брент не видел его в прошлый раз и теперь был поражен его сказочной красотой. Стояло полное безветрие, уже опускался вечер, и свет лился в сад, не давая теней и подчеркивая яркость цвета. Бренту казалось, что он оказался на прелестной опушке дремучего леса, где деревья и камни колдовским образом соединены и одухотворены. Изящный каменный мостик с каменными светильниками был перекинут через гладь маленького пруда, искусно вписанного в гряду поросших кустарником валунов.
За мостом мелькнуло какое-то яркое пятно, и Брент увидел девушку. У него перехватило дыхание, когда Маюми, держа в руках полдюжины золотых хризантем, стала приближаться к ним. Она ослепила его. На девушке было нарядное голубое кимоно с вышитыми на нем птицами. Ее спускавшиеся на плечи волосы казались шапочкой из блестящего черного шелка, сверкавшего как отполированный агат, и отражали зажегшиеся на небе звезды. Восточная кровь придавала нежно золотящейся коже оттенок старинной слоновой кости, и окраска хризантем казалась рядом с ним банальной и грубой. Голова венчала длинную стройную шею, а густые брови над широко раскрытыми глазами пленительно противоречили изящным чертам чуть кукольного личика, свидетельствуя о сильном характере. А таких губ, как у нее, Бренту еще не доводилось видеть — они напомнили ему лепестки орхидеи перед первым весенним дождем. Он понял, что это существо в своей девической невинности пока даже не подозревает, какая сокрушительная сила таится в ее красоте. Ласточка, подумал он, ласточка, готовящаяся вспорхнуть.
— Познакомьтесь, Брент-сан: моя племянница Маюми, она из Каназавы, — сказала Кимио. — Учится в Токийском университете.
Эти обыденные слова обрели для Брента совсем особый смысл, когда он увидел, как, подобно черным бриллиантам, сверкнули глаза Маюми. Она склонилась перед ним в традиционном поклоне, в котором, однако, кроме приветливости и уважения, не чувствовалось столь обычного для японок выражения смиренной покорности. Когда же она выпрямилась, протянула ему руку и сказала: «Очень рада видеть вас, лейтенант», в мягком голосе ее прозвучала затаенная и готовая пробиться на поверхность жизнерадостность. И глаза глядели на него в упор, а не опускались долу, как требовали того неписаные правила японского этикета. Она застенчива и ранима, но с характером, подумал Брент, на лишнюю долю секунды задерживая в своей ладони ее мягкую и теплую ручку. Совсем не пугливая голубка.
Кимио предложила чаю, и Мацухара с Брентом сели к низкому столу: подполковник, как самый старший по возрасту гость, — на почетном месте, спиной к нише, где стояла ваза с хризантемами.
Пока женщины на кухне готовили все необходимое для чаепития, Йоси сказал:
— Знаешь, Брент, для нас чайная церемония — почти священнодействие, один из буддийских ритуалов.
— Вот как?
— Да. А для самурая… — он с улыбкой поправился: — Для самураев она особо важна.
— Почитатели Нитирена, наверно, не одобрили бы ее.
— Да уж! — рассмеялся Йоси. — Последователи дзэн ищут просветления — мы называем его словом «сатори», — пытаясь постичь свою собственную природу, ухватить самую ее суть, а для этого тело и дух должны быть едины.
— Хочешь сказать, что чай способствует этому единению?
Йоси снова расхохотался:
— Боюсь, что нет. Ни чай и ничто иное, кроме медитации. Но еще в древности буддийские монахи обнаружили, что чай проясняет разум, помогает сосредоточиться и обостряет ощущения.
Послышались легкие шаги по дубовому полу, и Кимио сказала:
— Не забудьте, Брент-сан, что учение Будды гласит: путь к просветлению состоит из бесконечной череды «теперь», и каждое «теперь» не менее важно, чем конечная цель пути.
— А теперь настало время для чайного «теперь»! — воскликнул Йоси, и хозяйки учтиво улыбнулись его шутке.
— «Хага-куре» тоже учит этому, — глубокомысленно заметил Брент, пока Кимио и Маюми ставили ярко расписанные керамические чашки и черную лакированную коробку.
— Вы мудры не по годам, — заметила хозяйка.
— Школа адмирала Фудзиты, — со смехом объяснил ей Йоси.
Медленными плавными движениями Кимио открыла лакированную коробочку и маленькой бамбуковой ложечкой насыпала в каждую чашку зеленый чай. Затем Маюми наполнила их кипятком и размешала.
— Жидкий янтарь, — сказала она вполголоса, подавая Бренту его чашку.
Брент кивнул и, как требуют правила японского хорошего тона, повернул чашку рисунком к ней.
— Вы слышали, — взволнованно сказала Кимио, — два сбитых самолета упали прямо на жилые дома в квартале Гинзы… Множество жертв.
— Слышали, — ответил Йоси. — Еще бы мне не слышать, если одного я сам и сбил.
— И по этому поводу были демонстрации протеста.
— И это мы знаем, — летчик показал на Брента. — Одному из демонстрантов наш лейтенант сломал челюсть.
— Какой ужас… — проговорила Маюми.
Тщетно стараясь сдержать вскипевшее негодование, Брент сказал ей:
— У меня не было ни выбора, ни выхода. Он первым полез ко мне. Прошу вас не думать, будто я только и делаю, что крушу челюсти направо и налево.
— Поверьте, лейтенант, я вовсе не хотела вас задеть… — вспыхнула Маюми: она и вправду оказалась очень ранима.
Брент попытался заглянуть ей в глаза, но она закрыла лицо руками. В эту минуту она показалась ему птицей-подранком.
Он едва сумел подавить в себе внезапное желание отвести ее ладони от горящих щек, обнять ее и утешить. Но он сказал всего лишь:
— Не сомневаюсь, Маюми.
— Говорят, эти пикеты организовала «Японская Красная Армия», — пояснил Мацухара.
— Смутьяны, — гневно произнесла Кимио. — Сегодня они устраивают беспорядки, а завтра пойдут убивать.
— Но ведь конституция дает право на митинги и шествия, — с еще неостывшей обидой сказала Маюми.
— Мирные. Мирные шествия, — подчеркнул Брент.
— Япония с вами, император с вами, не обращайте внимания на этих гороцуки… — Спохватившись, Кимио повернулась к американцу: — Простите, Брент, я хотела сказать: не судите о нас по выходкам этого сброда. Он крайне немногочислен.
Йоси и Брент наклонили головы в знак согласия.
— Много говорят об этом немце…
— Да. Оберет Иоганн Фрисснер, — сказал Брент.
— Вот-вот! В последнее время его имя у всех на устах, а до этого я о нем ничего не слышала.
— Зато мы наслышаны, — с горечью сказал Мацухара. — Он один из главных головорезов Каддафи. Два дня назад прибыл к нам, а раньше летал на Ближнем Востоке. На его счету двенадцать израильских самолетов. — Он стиснул зубы. — И восемь моих людей. Двоих он расстрелял, когда они спускались на парашютах.
Маюми негромко вскрикнула, а Кимио прошептала только:
— Ужас… Ужас…
Йоси, упершись взглядом в бумажную стену, повторял, точно в забытьи:
— Я убью, убью его…
— Прошу вас, Йоси-сан, успокойтесь, — воскликнула Кимио, явно огорченная тем, какой оборот приняла их беседа. — Это я виновата, я плохая хозяйка, если начала расспрашивать вас об этих ужасах. — Она подала знак племяннице: — Мы с Маюми так старались угостить вас повкуснее, и все вышло на славу… Давайте забудем обо всем страшном и горестном хотя бы ненадолго.
— Я согласен, — ответил Брент.
Йоси медленно раздвинул губы в улыбке и кивнул. Маюми, поднимаясь, тепло улыбнулась Бренту, и он улыбнулся в ответ, на мгновение встретившись с ней глазами. Потом обе женщины скрылись на кухне.
Поданное на стол угощение в самом деле не оставило бы равнодушной ни саму богиню солнца Аматэрасу, ни ее взыскательного брата, бога бурь Сусано.
— Хорошая еда должна радовать не только своим видом, но и вкусом, — говорила Кимио, с помощью племянницы ставя перед гостями на стол лакированные деревянные подносики с артистически разделанной и нарезанной сырой рыбой с водорослями и вареной фасолью. Резные стаканчики сакэдзуки были наполнены подогретым и настоянным на травах сакэ, и хозяйка следила, чтобы они не пустовали. За этим последовал вкуснейший суп из рыбы и грибов, необыкновенный салат из тыквы, рыбы, соцветий огурца и маринованных вишневых листьев. По мнению Брента, красота поданных кушаний отвлекала от самой еды. Однако это не помешало ему с большим аппетитом отдать им должное. Яростно работая палочками, он уплетал за обе щеки так, что хозяйки скрывали улыбки.