- И вы стали террористом, превратились в убийцу беззащитных женщин и детей?!
- Нет! Я стал борцом против американского империализма.
- А русские, надо полагать, лучше?
- Русские помогают свергнуть иго...
- И весьма недурно при этом платят, не так ли? - Фудзита перевел взгляд на конвоиров. - Увести лейтенанта Хариму!
- Убейте меня! - рванулся тот к адмиралу.
- Я поступлю так, как сочту нужным. Вашу просьбу я выполню с большим удовольствием, но - в свое время.
- Отрубите мне голову! - Харима жадно уставился на висящий на переборке кривой самурайский меч.
- Ну, разумеется, только поставим вас лицом на северо-восток, - адмирал нетерпеливо кивнул конвоирам.
- Нет! Прошу вас!.. Злые духи... - но матросы уже вытаскивали его из кают-компании.
- Я думал, вы не верите в эту чепуху, - пробурчал ему вслед Фудзита.
Третий пленник носил мешковатый синий комбинезон и предстал перед адмиралом, дрожа от страха и низко опустив голову. Ростом этот смуглый молодой человек с бегающими темными глазами и подковообразными усами под крючковатым носом был не выше Харимы, но много шире его в плечах.
- Салим аль-Хосс, ваша милость, - еле слышно прошептал он.
- Громче! И милостей тут нет!
- Виноват, господин адмирал! Салим аль-Хосс, стрелок с четырехмоторного "Дугласа".
- Часть! База!
- Вторая эскадрилья Четвертого бомбардировочного полка. Мы летели из Сергеевки.
- Сколько там еще самолетов?
- Десять бомбардировщиков, кроме нашего, и две эскадрильи истребителей.
- Двадцать четыре истребителя?
- Да, господин адмирал, но целую авиачасть оттуда не так давно вывели.
- Когда это было?
- Месяца полтора назад... - Он осмелился поднять голову. - Господин адмирал... Меня... казнят?
- Вы входите в организацию "Саббах"?
Пленный оглянулся по сторонам, словно ища поддержки или сочувствия, и, не найдя ни того, ни другого, еле слышно прошептал:
- Да.
- Я слышал, что у вас считается честью умереть за полковника Каддафи.
- Я так не считаю...
- Почему вы воюете с нами?
- Все из-за них, - он показал на Бернштейна. - Они выгнали нас из дому.
- Чушь, - сердито ответил тот. - Живите себе на здоровье в Израиле, как сотни тысяч арабов, которые работают там и отлично устроены.
- Да? Быть рабом? Гражданином второго сорта? - вскипел Салим - Никогда!
- Просто лень работать.
Араб снова взглянул на адмирала.
- Меня убьют?
- Вы соблюдаете Пять Столпов Веры?
Араб широко открыл глаза, поражаясь глубине адмиральских познаний и неожиданности вопроса, а потом, явно обретая надежду, ответил:
- Конечно. Вера, молитва, пост, "хадж" и самопожертвование. Я соблюдаю все пять. И читаю Коран, обратясь в сторону Мекки, и пять раз в день совершаю намаз.
- Коран - это слово Аллаха, не так ли?
- Так, господин адмирал, истинно так! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его.
- Значит, вы знаете, что каждому смертному придется в свой час предстать на Страшном Суде?
- И мой час настает? - надежда в его голосе уступила место отчаянию.
- Да.
Салим впервые за все время допроса выпрямился, а потом рухнул на колени, обхватил голову руками, как на молитве.
- Нет! Нет! Пощадите! Пощадите меня!
- Умереть, потеряв достоинство, - значит умереть как собака, - с негодованием сказал адмирал. - Убрать его!
Подхватив Салима под руки, матросы волоком потащили его к выходу, и Брент еще долго слышал его доносящиеся из коридора крики: "Аллах Акбар! Аллах Акбар! Смерть Израилю!"
Полковник Ирвинг Бернштейн, что было вовсе на него не похоже, закрыл лицо руками и опустил голову. Совсем недавно всем казалось, что этот человек склонен к сантиментам не больше чем нож из шеффилдской стали. Он не моргнув глазом убил нациста Вернера Шлибена, который как-то раз вздумал юмористически порассуждать об иудаизме, геноциде и отсутствии крайней плоти. Даже видавшие виды японцы содрогнулись от этого кровавого поединка, происходившего в судовом храме "Я сделаю тебе обрезание!" - мстительно воскликнул Бернштейн, снова и снова всаживая клинок вакидзаси в пах поверженного Шлибена. Но сегодня полковник был явно чем-то подавлен, и это не укрылось от проницательных глаз адмирала.
- Итак, для подготовки судна к операции у нас месяц с лишним, - сказал он. - Офицеры "Йонаги" первого призыва очень долго не сходили на берег, не были в отпуске. Для новых сражений нам нужны новые силы. Поэтому им разрешаются увольнительные. Не забудьте личное оружие.
- Господин адмирал, - вставая, сказал подполковник Мацухара. - У меня много новичков и...
- Я уверен в боевой выучке экипажа, - непререкаемым тоном сказал Фудзита. - Итак, офицеры "Йонаги" могут сойти на берег. Вас, адмирал Аллен, вас, полковник Бернштейн, вас, капитан третьего ранга Ацуми, и вас, лейтенант Росс, прошу установить очередность ваших выходов на берег с тем, чтобы вы и наши новые офицеры - он показал на Окуму и Сайки - совершенно освоились на корабле. Итак, день - вахта, день - отдых и развлечения.
Само звучание слова "берег" бросило Брента в жар, мгновенно вызвав воспоминание о Саре Арансон. У него, как и у всех, кто проводит долгие месяцы в море, была обостренная память, одновременно и мучившая, и дарившая отраду. Эту тридцатилетнюю женщину в звании капитана израильской военной разведки он встретил в токийском офисе Бернштейна незадолго до средиземноморской операции. У нее было волевое, привлекательное лицо с широко расставленными карими глазами, темные волосы и редкой красоты фигура, соблазнительное великолепие которой угадывалось даже под бесформенным хаки. Их сразу потянуло друг к другу, и через несколько недель Брент уже сжимал в своих объятиях ее бившееся в пароксизме страсти тело. А сейчас, когда ее стоны, ее гортанные дикие вскрики воскресли в памяти, он заерзал в кресле: воспоминания об их разрыве жгли, как раскаленное железо. Узнав, что Брент изъявил желание служить на "Йонаге", оставив теплое место на берегу, рядом с Сарой, она в гневе добилась перевода в Тель-Авив.
Голос адмирала вернул его к действительности: