Умение видеть является истинной целью монашества. Оно является даром и не подчиняется нашей воле. Поэтому ближайшей целью является чистота сердца (puritas cordis). «Таким образом, конечной целью нашего призвания является Царство Божье, а нашей ближайшей целью — чистота сердца».[73]
Мы придем к ложным выводам, если будем толковать ее как освобождение от грехов в моральном смысле. В большей степени это состояние души, которая является чистой, то есть свободной от определений, замешательства и волнений. Она представляет собой спокойствие, которое отказалось от всего, чтобы быть свободным и открытым для Бога. «Всего, что может нарушить чистоту и покой нашего сердца, следует избегать».[74]
Процесс становления свободным у Иоанна Креста называется активным и пассивным очищением. Он является психоспиритуальным процессом, который, прежде всего, занимается ликвидацией психических дефектов в подсознании, таких как детские страхи, душевные травмы и другие нарушения. Кроме того, очищение означает также освобождение от любой оккупации при помощи инстинктов.
Страсти, которыми человека наделил Создатель, являются благом. Злом является только их извращенное использование. Так, например, инстинкт утоления голода сам по себе неплох, но, тем не менее, является разгулом, поскольку расслабляет человека. Кассиан благоразумно советует не есть когда попало и не быть слишком прихотливым. Собственно, речь у него идет больше о внутреннем посте: не следовать всему, что нам советует рассудок.
Безнравственность — это особая форма оккупации. Против нее помогает работа.
Алчность он называет грехом равнодушия, которое создает новых идолов.
Грусть он сравнивает с образом моли, с образом жучка-короеда и ржавчиной. Она вытесняет дух из состояния чистоты.
Скука ведет к праздности и патологической сонливости. Она затуманивает голову.
Честолюбие и гордыня являются пороками идущих к совершенству, которые уже прошли один отрезок духовного пути.
Всем этим порокам свойственна суровость, непроницаемость и тупость. Они являются причиной беспокойства и замешательства и ставят преграды на пути к чистоте сердца.
Монах сидит на корточках в своей келье на циновке, на связке папирусов или на скамеечке до десяти часов в день. Даже после полуночного пения псалмов он не ложится. Кассиан сообщает, как однажды аббат Теодор заклинал его не тратить это драгоценное время попусту:
Аббат Теодор «…где-то около полуночи пришел в мою келью и поинтересовался с отеческой озабоченностью, что я, еще неопытный отшельник, в данный момент делаю. Когда же он увидел, что я сразу после торжественной ночной службы дал покой своему усталому телу и прилег на покрывало, он исторг из глубины своего сердца тяжкий вздох и сказал, обращаясь ко мне по имени: «О Хуан, знаешь, как много монахов в эти часы говорит с Богом, стараются объять Его и удержать в своем сердце, а ты лишаешь себя этого великого Света, предавшись ленивому сну».[75]
Созерцательность продолжается также и во время ручной работы. «Кто-то может во время добывания себе пропитания апостольской работой (то есть ручной работой, как апостолы) ловить в глубине своего спокойного сердца стаи роящихся мыслей, как отличный рыбак внимательно в тишине ловит рыбу; между тем, как он словно с выступающего скального камня напряженно вглядывается в глубину и пытается распознать, какую рыбу он должен вытащить своей удочкой; разумно оценить, от какой рыбы, как злой и вредной, он должен отказаться и отбросить ее».[76]
Пустыня, келья, работа, посты и письменные декламации — все это является основой практики. Как далеко человек ушел, он может прочитать в своих снах. «Если дух человека начинает видеть свой собственный свет, если его не повергают в тревогу сновидения, если он перед лицом жизненных неурядиц остается невозмутимым, такой человек достигает апофеоза».[77]
Практический путь — это изменение и созревание до чисто рецептивного состояния сознания. Иисус для монахов является совершенно мистическим богомольцем. Его молитва на горе была апофеозом, видением Бога. Раз Иисус, молясь на горе, находился в глубоком познании того, что Он называл Отцом, то и монах должен проявлять упорство в этой молитве.
«Подобное состояние представляет наш Господь в той молитве, которую Он, как сообщается, в тишине и уединении произнес на горе, когда Он как неподражаемый пример самоотречения пролил во время молитвы кровавые слезы».[78]
В упражнениях пытаются преодолеть все образы и слова. Кассиан говорит о монахах, которые не могут молиться, не представив себе какой-нибудь образ:
«Эти (необразованные монахи) совершенно не могут ни о чем думать, если не представят себе какой-нибудь образ, к которому они могут в молитве постоянно обращаться, носить его в своей душе и всегда иметь его перед глазами…
Любой дух в своей молитве поднимается и формируется по степени своей чистоты; между тем, он далеко уходит от рассмотрения земных и материальных вещей, когда его ведет состояние его чистоты, и Христос, являясь либо еще во плоти, либо в сиянии своего величия, позволяет ему видеть внутренним взором души. Ибо те не увидят Иисуса в облике царя, кто, до известной степени еще охваченный иудейским бессилием, не может сказать вместе с апостолом Павлом: «Если и знали мы Христа по плоти, то ныне таким мы его уже не знаем» (2 Кор.) И только те узрят свое Божество, кто поднялся над низшими и земными делами и мыслями и удалился с ним на высокую гору одиночества, свободную от всякого шума земных мыслей и волнений…; величие Божественного лика и сияние Его образа раскроются тому, кто достоин смотреть на Него чистым взором души».[79]
Кассиан сообщает о священной формуле, которая служит для концентрации духа. Исаак сказал: «Вам должна быть передана формула духовного видения, на которую вы всегда свободно можете устремить свой взгляд и научитесь постоянно и благотворно управлять ею; и благодаря ее использованию в медитации подниметесь до высшего видения».[80]
Например, мантрическая молитва — постоянное повторение молитвенного слова — пообуждает в нас силы, которые всегда здесь. Она связывает наше повседневное сознание с глубинами нашего сознания. Также звуки пробуждают в нас силы. Она объединяет тело и душу в одном колебании и вскрьюает глубокие пласты.
Подобной мантрой отцов пустынь была, по-видимому, строфа: «О Боже, приди мне на помощь, Господь, поспеши мне помочь». Кассиан показывает на примере этой мантры, как мы должны ее использовать:
«Медитация этой строфы должна непрерывно происходить в твоем сердце (volvatur). Не прекращай молиться на работе, на службе или в пути. Медитируй ею во время сна, и во время еды, и при исполнении естественных надобностей тела. Это движение в сердце станет для тебя священной формулой, очистит тебя от всех заразных пороков земного; она приведет тебя к скрытому небесному видению (theoria) и увлечет тебя несказанным, только немногими познанным пылом молитвы. Если во время медитации на тебя нападет сон, у тебя войдет в привычку, созданную этими непрерывными упражнениями, молиться ею даже во сне (decantare!)… Запиши ее на пороге и на дверях своих уст! Запиши ее на стене своего дома и в глубине своего сердца так, чтобы, когда ты начинаешь молиться, она была твоим запевом; и когда ты встаешь и занимаешься отправлением всех необходимых жизненных обязанностей, она станет для тебя чистой и постоянной молитвой».[81]
Сознание, в итоге, имеет еще только содержание мантры. Экхарт назвал бы это совершенной бедностью или обособленностью, в которой познается только Бог. «Что может быть еще совершенней и возвышенней, чем восприятие памяти Бога в столь кратком упражнении7».[82]
75
Demetrias v. Nagel, in: munen muso, Ungegenstandliche Meditation, Hrsg. von G. Stachel, Mainz 1978, S. 140.