Это освобождение похоже на смирение. Нужно просто плыть по воле жизненных волн, даже если этот поток угрожает увлечь в бездну. На латинском языке humilitas означает «смирение». Как и слово humanitas, оно происходит от корня humus, то есть «земля», «грязь», «удобрение». Впрочем, и юмор (humor) имеет тот же корень. А это значит, что мы должны встречать наших демонов с внутренним весельем и с улыбкой. Мы не должны слишком серьезно воспринимать себя и демонов. Мы должны сохранить свой юмор, как Макарий, и в смирении продолжать свой путь. Нам нужно мужество, чтобы попасть в пещеру нашего сердца, чтобы прийти в эту неизвестную страну. Это путешествие, которое ведет к другим берегам, к берегам, которых мы не знаем. Ведь именно неизвестное мы ищем и незнакомое, где находится вся полнота жизни, где мы познаем Бога. Мы не найдем этой полноты на проторенных дорогах.
Отцы-монахи всегда особо подчеркивали смирение. Когда аббат Макарий возвращался домой, держа в руках охапку пальмовых листьев, на улице ему встретился демон. В руке демон держал серп и собирался напасть на Макария, но не смог. Тогда он закричал: «Я ужасно страдаю от твоих оскорблений, Макарий. Я делаю все, что делаешь ты. Когда ты постишься, я тоже почти не ем, когда ты совершаешь ночные бдения, я вообще не сплю. Но есть одна вещь, в которой ты меня превосходишь». — «И что это?» — спросил Макарий демона. А тот ответил: «Это твое смирение. Когда ты смиряешься, я обессилеваю».
Платон поведал Сократу следующую историю, которую тот рассказал своему ученику Глаукону.
Люди содержатся под землей, в жилище, похожем на пещеру. Наверх, к дневному свету, есть длинный, но невидимый проход. Люди с детства так скованы по всему телу, что не могут повернуться. Так как они постоянно пребывают в одном положении, они могут смотреть только на находящуюся перед ними каменную стену.
На эту стену падают отблески света от костра, горящего за их спинами. Между ними и костром тянется дорога вдоль низкой стены. Следовательно, из того, что происходит, можно видеть только тени, и то только в верхней половине.
Вдоль этой стеночки бегут люди, которые несут на своей голове все, что только можно: скульптурные изображения, предметы обихода, всевозможные вещи для повседневного использования.
Платон полагает, что эти заключенные похожи на нас, людей. Они заключены в себе самих, они не видят ничего, кроме теней, которые отбрасывает на стену пещеры огонь.
То, что они видят, вызывает их на разговор. Они говорят об этих тенях, как о чем-то существующем на самом деле. Когда кто-то из проходящих за ними начнет говорить, им кажется, что тени могут разговаривать. А все предметы, которые те несут на голове, они могут постигать только в их теневом измерении. Так и сознание нашего «Я».
Платон спрашивает: а что было бы, если бы кто-то из заключенных мог освободиться? Он бы обернулся и посмотрел на огонь, но это его скорее бы ввергло в замешательство, нежели способствовало бы глубокому познанию. У него бы заболели глаза, и он бы отвернулся. Возможно, он бы даже подумал, что тени намного ярче того, что он увидел обернувшись.
Даже если кому-то и удастся выйти из пещеры по этому неровному и крутому проходу и увидеть сияние солнца, он опять-таки придет в негодование, ослепнув от яркого света. Он не будет в состоянии увидеть даже самые мелочи, во всяком случае, не сразу.
Платон считает, что все дело в привычке. Нужно привыкнуть к сиянию солнца. Выбравшийся из пещеры человек будет гулять сначала только по ночам, поскольку свет луны не такой яркий. Позже он уже сможет увидеть все, он сможет смотреть на само солнце, а не только на его отражение в воде или на других предметах.
Платон спрашивает, что было бы, если бы кто-то из покинувших пещеру людей вернулся обратно, чтобы сообщить остальным о том, как выглядит действительность. Над ним бы там посмеялись. Они бы его там просто не поняли. Они бы ему сказали: «Что ты знаешь об этом, ты испортил себе зрение. Воистину, не стоит выходить наружу». И если бы они не были закованы, они бы его скорее убили, чем поверили ему.
В своей притче Платон четко указывает на то, что человек не сразу постигает действительность и истину. Когда он с ними встречается, он приходит в замешательство.
Привыкание происходит только в длительном процессе трансформации. Мистики называют его дорогой активного и пассивного очищения. Путь пассивного очищения может быть гораздо тяжелее и болезненнее, чем смотрение на яркий свет или на яркий огонь, который режет глаза. На этом пути совершается превращение внутри самой личности. Платон называет это словом paideia. Наш общепринятый перевод этого слова как «формирование» имеет сегодня слишком интеллектуальную оценку. Первоначально paideia означает обращение всего человека к своей глубинной сущности. Отсюда возрастает осознание, которое происходит от познания, а не от интеллектуальных размышлений. Истинное формирование изменяет внутреннюю сущность человека, ведет человека к его центру, к его собственному бытию.
Путь предполагает процесс трансформации. Недостаточно просто стать свободным. Недостаточно просто избавиться от своих оков, ибо это вполне может привести к необузданности. Необузданность и распущенность не имеют ничего общего со свободой. Формирование, которое до сих пор было лишь внешним, зажатым в тиски, становится, при правильно понятой свободе, образованием, которое сохраняет нормы глубинной сущности. Мне кажется, что человечество медленно освобождается от этих тисков, и, возможно, однажды религия снова станет вполне приемлемой.
Вплоть до недавнего прошлого вера должна была основываться на знаниях, если она не хотела быть признанной суеверием. Теология гордилась тем, что ее считают наукой. Хотя она и писала во всех тезисах веры, что Бог — это нечто совсем другое, на практике она, в большей или меньшей степени, не позволяла людям верить ни во что другое.
Из-за развития атомной физики и формулировок квантовой механики произошла глубокая преобразовательная революция в нашем естественно-научном мышлении. Физика и трансцендентность сблизились друг с другом. Едва ли это уже проникло в общественное сознание, а тем более, в сознание большинства теологов: у них по-прежнему доминирует старая картезианская, ньютоновская картина мира, основанная на механистических позитивистских принципах. Но ученые, возвещающие новую картину мира, такие как Макс Планк, Альберт Эйнштейн, Нильс Бор, Паскуаль Жордан, Фридрих фон Вайцекер и Вернер Гейзенберг, не сомневаются в том, что религия — прежде всего мистическое познание — и естествознание идут рука об руку.
Они больше не находятся в состоянии противостояния, а дополняют друг друга. Они оба необходимы и нам, людям, и церкви, и теологам.
Трансцендентность нельзя постичь объективно. Язык — это только символ и иносказание непостижимого. Наши чувства и разум постоянно набрасывают на действительность сеть, которая ее сужает и искажает. Артур Эддингтон высказался образно: «Физический мир подобен волнам, которые символизируют находящееся под ними море трансцендентности».[211]
Наше мышление разбивает мир на части. Но тогда это уже не весь мир. Зритель всегда еще и актер. Он не может катапультироваться, чтобы судить и оценивать с какой-либо точки вне этого мира. Бом как-то сказал, что действительность похожа на реку, которую нельзя постичь непосредственно; только определенные волны и водовороты, которые являют относительную независимость и стабильность, постижимы нашим мышлением.