Трудно понять, почему человек после смерти хочет воскреснуть именно в этой нынешней форме. При этом я не знаю никого, кто действительно хотел бы в этом «Я» жить вечно.
Если бы сегодня нашлись останки Иисуса и было бы научно подтверждено, что это Он тлеет в могиле, моя вера в Иисуса Христа от этого бы не поколебалась. Познание воскресения не имеет ничего общего с останками Иисуса. Это познание, которое может сделать каждый человек: его глубочайшая сущность является Божественной, а потому бессмертна.
Высказывание ясное. Наша жизнь не кончается со смертью. Мы переходим в новое существование. И то существование, как мы надеемся, может принести более всеобъемлющее познание Бога, чем наше нынешнее существование.
И сегодня мы празднуем именно это. Мы чествуем смерть и воскресение Иисуса, и мы чествуем нашу собственную смерть и наше собственное воскресение в этой праздничной мистерии. Мы чествуем то, что мы есть: воскресшие, даже если это еще не раскрылось.
ВОСКРЕСЕНИЕ — СМЕРТЬ ЛАЗАРЯ (ИН. 11, 17)
Когда мы читаем народные мифы, то видим, что тогда человек вначале еще не знал смерти. Он понимал язык животных, не работал и жил в мире и согласии. При этом нигде не называется место, где человек жил. Возможно, это было уроборическое единство еще не пробудившегося человека или состояние, в котором человек находится, когда живет в единении с Богом, своим первоисточником.
Из этого детского единства нас выгнало то, что мы, христиане, называем первородным грехом. Первородный грех, в прямом смысле слова, не имеет ничего общего с грехом. Речь не идет о вине. В большей степени здесь описывается переход человеческого сознания из архаичного предсознания в личное сознание.
Это наше личное сознание развивает доминирующую собственную активность, которая нас часто по-настоящему тиранит и которую нельзя просто так подавить.
Однако мы думаем, что есть спокойное место, где мы можем без помех познавать священное, Божественное. Достичь его можно, по-видимому, только через страдание и смерть. Под словом «смерть» здесь не имеется в виду физическая смерть, а смерть главенствующего «Я», которое мешает нашему единению с Богом.
У некоторых путь проходит через сумбур, через тесноту, которую символизирует могила. Это своего рода болезнь посвящения, возвращение к первоначальному хаосу, из которого происходит превращение и преобразование. Речь идет о превращении прежнего человека в нового человека, как мы, христиане, говорим, о созревании совершенного человеческого образа. В большинстве случаев путь проходит через безграничное одиночество, сомнения и духовную нищету. Он ведет через восприятие смерти.
Кажется, что только страдание может подвигнуть человека к внутреннему пониманию. Герман Гессе однажды сказал: «Сомнение — это результат попытки постичь и оправдать человеческую жизнь… С одной стороны сомнения живут дети, с другой живут взрослые».
Старый человек должен умереть. Это познание любой религии, и все религии распространяют ритуальные обряды, в которых чествуется этот процесс. Это переход, возвращение. Ибо речь идет не о смерти, а о жизни. Христиане это отмечают в страстную пятницу и на Пасху.
Именно это мы празднуем сейчас и, по сути, во время каждой литургии. Мы чествуем наше воскресение, возвращение в потерянный рай. Это не тот рай, который находится за нами. На его вратах стоит херувим с огненным мечом и никого больше не пускает внутрь, ибо это рай детей, рай доличностного состояния. Наш путь в рай ведет через личное пробуждение к единению с происхождением, к плероме, к наполнению.
Мы, христиане, называем его воскресением, небесами или вечной жизнью. Буддисты называют его сатори, индусы самадхи, и другие религии имеют свои названия для описания этого состояния. Если сравнить теологическую лексику, то она, конечно, не совпадет. Если же исходить из человеческого познания, то все религии, в конечном счете, говорят одно: Небо находится в нас, и Божье Царство находится в нас, сатори находится здесь и сейчас, если нам удастся преодолеть границы рационального сознания.
В этом смысле я понимаю и пасхальные рассказы. Сообщения о воскресении — это не исторические сообщения, это познания, которые человек сделал вместе с Иисусом Христом и об Иисусе Христе. Они облекли эти познания в истории, об одной такой мы только что слышали.
Сообщение о смерти и воскресении Лазаря символизирует также и нашу смерть и воскресение. Это мифическое событие, мифическое исполнение. Трапеза — это, собственно, завершение. Когда миф символически через смерть и воскресение завершился, мы празднуем пасхальную трапезу. И это мы делаем сейчас. Мы чествуем смерть и воскресение Иисуса, и мы чествуем свою смерть и свое воскресение.
ВОЗНЕСЕНИЕ ХРИСТА
С чего мы начинаем в этот праздник? Должны ли мы верить, как это изображено на многочисленных иконах, что Иисус и телом, и душой возносится на небо? Должны ли мы верить, что там Он воссядет на троне по правую руку Отца? На небе, в стране с молочными реками и кисельными берегами, где каждый получает то, что он хочет. Или мы должны просто отвернуться от подобной инфантильной веры и оставить это для наивных душ, которые позволяют священникам утешать себя этим?
Прежде всего, важно то, что небо не что-то, находящееся очень далеко. Не что-то там, наверху, куда нужно возноситься. Оно здесь и сейчас. Вознесение на небо не значит: Иисус поднялся с этой земли, а небо всегда и везде. Вознесение возвещает нам, что мы все и душой, и телом призваны к небесам, то есть призваны познать Бога, а значит, познать, кто мы есть на самом деле. Мы несем в себе Божественное семя, которое дзэн называет «природной сущностью», йога — «Атман», а христиане — «вечной жизнью», «Божьим Царством», или «Небесами».
Вознесение Христа — это выражение мифологической языковой формы. Не следует понимать религиозные высказывания буквально. Религия выражается в образах и мифах. Я уже упоминал, что миф — это как окно. Окно рассказывает нам что-то о свете, который сияет за ним. Окно — это не свет. Мы не должны останавливаться на линиях и красках. Они указывают на свет, который сияет за ними.
Вознесение является таким окном, которое должно нам сегодня объяснить, что в нас есть такое измерение, которое мы не можем постичь интеллектуально и осмысленно. Измерение, которое мы можем только познать, для которого мы должны пробудиться.
Мы размышляем об этом вознесении. Мы хотим познать то, что познал Иисус Христос. Небеса всегда здесь. То, что нас от них отделяет, — это наша зацикленность на сознании нашего «Я». Если мы сможем перешагнуть границу времени и пространства, мы вознесемся, мы окажемся на небесах. Небеса — это осознание того, что мы Божественного происхождения, что мы несем в себе Божественную жизнь.
И это мы чествуем сегодня в образах хлеба и вина, образах, которые мы можем видеть. За ними скрывается другое измерение, которое мы называем Божественной жизнью, небесами, вечностью, детьми Бога и т. д Это измерение мы не можем видеть, но оно здесь.
Небеса здесь и сейчас. Вознесение подразумевает познание Здесь и Сейчас. Для этого мы встаем на путь познания. Путь, который не является путем; ибо он не там, ни наверху, ни внизу, ни вчера, ни завтра, а здесь и сейчас. В Вознесении Иисуса мы чествуем наше собственное вознесение. Этот праздник предостерегает нас от бегства в ложную духовность, от отказа от мира.
КОСМИЧЕСКИЙ ХРИСТОС
В Западной Европе Иисус Христос, как и основатели других религий, считается личным Спасителем. Поэтому христианство стало абсолютно антропоцентрической религией. Пройдет много времени, пока мы пересмотрим это одностороннее толкование образа Христа. Наша картина мира так радикально изменилась, что чисто антропологический взгляд на космос больше уже невозможен. Прежние рукава антропоцентрического, рационалистического, антимистического и антиженского понимания мира и человека уже больше не носят.
Исторический Иисус слитком переоценен. Это ведет к нарциссическому учению о спасении. Мы, христиане, больше интересуемся самими собой, чем Богом. Мы все еще верим, что все вращается вокруг Земли. Мы все еще верим, что человек — это непревзойденный венец творения. Мы все еще верим, что существует райская, статичная форма конца.