Когда мы подняли рюмки и Вика как вновь прибывший говорил в адрес «новорожденной» какие-то обязательные слова, я попутно пригляделась к рукам Геночки и решила, что эти пальчики никогда не имели дела с автомобильными ключами, отвертками и покрышками. Вспомнила руки Максима, как он ни следил за ними, его «Запорожец» все-таки оставлял на них заметные следы. Своей машины у Геночки, очевидно, тоже не было.
Царица Тамара — как сообщил Вика — работала медсестрой в поликлинике вместе с Ларисой, этим и объяснялось ее присутствие. Геночка, как видно, всегда был при ней и эту пару можно было с уверенностью исключить из участия в грязной истории. У меня опять появилось смутное сомнение в правильности моего поиска, и я постаралась от него избавиться, потому как тогда мне нужно было просто уйти и не вносить своим присутствием лишние тревоги в душу Ларисы Шараповой.
Пока меня удерживал здесь Вадим.
Я не знала, бывала ли здесь Зоя Конюхова. Возможно — бывала. Но не в последнюю в своей жизни ночь. Свою последнюю ночь она могла встретить у Вадима Тобольского, в его отдельном домике, у начала улицы Дуси Ковальчук… А уже оттуда на чьей-то машине ее привезли сюда, на автобусную остановку возле девятиэтажки, где жила Лариса Шарапова. Почему сюда? Не знаю… Пока не знаю. Ответы на эти вопросы мне придется поискать у Вадима Тобольского. О том, что это все одни предположения, мне не хотелось и думать.
Вадим Тобольский за столом говорил мало, не смеялся, только уголки его тонких губ чуть поднимались. По тому, как Лариса смотрела на него, затихала, когда он начинал говорить, можно было догадаться, что она его просто-напросто любит и ради этой любви могла бы пойти на многое… На меня Тобольский пока особого внимания не обращал, а надо бы… Встретиться с ним мне еще придется.
Застольное веселье разворачивалось обычным порядком. Много пили, и пили обычную водку — очевидно, в этом заключался особый «шарм». Вика следил за моей рюмкой, я пропускала свою очередь как могла.
Остроумничали в меру способностей.
— Значит, так, — говорил Поль, со вкусом пришлепывая своими толстыми губами, — сидит в поликлинике, в очереди к гинекологу, мужчина…
И совсем неприличные анекдоты рассказала Катюшка — грубые, солдатско-старорежимные анекдоты, — чувство юмора у нее отсутствовало, над ее анекдотами никто не смеялся, даже не улыбались, просто выслушивали с любопытством, что еще она может отколоть.
— Бабка попу говорит…
Ума не приложу, где эта восемнадцати-девятнадцатилетняя девчонка могла набрать такой запас непристойностей.
Парочкой свежих анекдотов — на всякий пожарный случай — меня снабдил Максим; своих, подходящих к обстановке, у меня не было, студенческие позабылись. Максим, хотя не был особым ценителем фривольного жанра, но в своей журналистской среде слышал многое и для меня кое-что отобрал, — Петру Иванычу, однако, я бы не решилась их повторить.
Геночка пробовал было подражать Катюшке, но царица Тамара легонько шлепнула его по губам.
— Танцевать! — заявила Лариса.
Она включила магнитофон. Пока Вика выбирался из-за стола, меня шустро перехватил Геночка. В его танце было много занятной эквилибристики, но ритмом он владел, и это позволяло мне держаться возле него. Вадим танцевал с Ларисой, она с задором и настроением, он вяло и скучно, как отбывая повинность, но Лариса этого или не замечала, или просто не хотела замечать.
Потом Вика взял гитару и захрипел под Высоцкого, и все же слушать его было можно, на гитаре он играл неплохо.
А Поль все поглядывал в мою сторону, и я догадывалась, что он что-то готовил специально для меня — все же я была здесь новым человеком и меня можно чем-то удивить. Они переглянулись с Викой, тот согласно кивнул, взял на гитаре нескольких звучных аккордов «барыни».
Катюшка встрепенулась, как гусарская лошадь, услышавшая звук гвардейской трубы, и вышла из-за стола. Поль вытащил откуда-то бубен — настоящий бубен с погремушками, — вероятно, Вика отыскал его среди своего музыкального реквизита.
Катюшка подняла бубен над головой, прихлопнула:
Шла бабуся из Ростова Посмотреть на Льва Толстого…Голос высокий и звонкий, даже приятный на слух, если не вдаваться в смысл того, что она поет, а я сразу вспомнила, откуда это ее начало: «Васса Железнова», еще с участием Жарова — эту пьесу я слышала по радио.
Во саду ли, в огороде…Она закончила озорно и нецензурно, а я вспомнила того же Горького, который говорил, что всякое великорусское сквернословие и пьяное непотребство — это еще не порок… И, глядя на Катюшку, согласилась с Горьким еще раз — Катюшку, на самом деле, нельзя было назвать порочной, на это у нее просто не хватало воображения.