— Где написано? — спросил я.
— На брандмауэре, — повторила Аня.
И я замер. А она уже объясняла:
— Брандмауэр — это глухая стена, противопожарная, её специально строят выше уровня крыши. Чтобы если пожар — огонь не перекинулся. Да, вот эта жёлтая стена и есть брандмауэр, и та розовая тоже.
«Брандмауэр», — повторил я тихонько. «Бранд-мау-эр». И ещё раз. И ещё.
…И подумал, что хочу жить где-то в маленькой комнате под самой крышей. Чтобы все дома разные, у каждого своё лицо. И пусть течёт с потолка и капает в ведро — мне всё равно. Я буду тут читать и ходить. Смотреть на брандмауэры.
Это я тогда, ещё в третьем классе так решил. И до сих пор не передумал.
Мой район, кстати, тоже не совсем типовой. И дома интересные встречаются. Просто раньше я их не замечал, привык. А после этих походов с Аней у меня будто глаза раскрылись. Голову стал вверх поднимать. Какой кирпич, какая кладка. Водосточные трубы. Тени. И снег, как вот он лежит — снег. Всегда по-разному. И как ледяная рука торчит из водосточной трубы. И красное кресло в снегу на балконе. И когда включаются фонари — всё становится иначе. Проступают тени, будто кто чернильной ручкой обвёл контуры карандашного рисунка. И брандмауэры. Вот это… Стены. Глухие, молчаливые. Скрывают как будто бы что-то. Чьи-то тайны… или жизни? Окна меняются, в окнах меняется жизнь… А брандмауэры ничего наружу не показывают. Они стоят. Несут. И небо, вокруг них — небо.
Оказалось, в нашем районе тоже есть дома с такими брандмауэрами. Я все их знаю наизусть. Мне нравится это: ходить и смотреть. Смотреть и ходить. Такой вот у меня план на жизнь. Главное — время у меня есть. Как бы только не потерять ощущение, что время есть.
— Совершенно нет времени, ну что это! Хоть бы ещё пару дней…
— Успокойся, — говорит папа. — Это же всегда так перед премьерой, ну что ты. Всегда не хватает.
— Такого ещё не было! А оркестр… это же кошмар! С роялем всё нормально было… почему, ну как это — так мало дают оркестровых репетиций! Я же их не слышу со сцены, смотрю в монитор, не отрываюсь от монитора, стою столбом, так нельзя! А закончила — и слышу: на четверть тона выше увело, ну как так! Позор… нет, ну это будет позор!
Мама носится по квартире, хватает вещи, бросает. Я еле увернулся, просочился в свою комнату. Но слушаю.
— Маш. Ну, чего ты всё про позор. Ну, при чём тут… ты всё время будто снаружи себя слушаешь, ну зайди ты внутрь, поищи себя там.
— Да? Тебе хорошо… А как Игорь не туда вступил сегодня, и всё… И как мне?!. Куда мне? Поперёк него или поперёк оркестра?…
— Как-как… по обстоятельствам, ну что ты, ну что ты. Если на репетиции было, на спектакле не повторится. В другом месте будет косяк, ты же знаешь.
— Илюша, вот ты специально сейчас, да? Ты сейчас специально?!.
— Ну, Маш… ну, пошутил я. Ты на ужин вообще чего хочешь? Мясо будешь? Я соус вкусный купил…
— Острый? Ты прямо извести меня хочешь перед премьерой, да?!.
— Да не острый. Да обычный же. Ну что ты, ну что ты.
…Удивительное дело. Она может без конца вот так говорить, думать про завтра, нервничать. И выглядит так, будто у мамы премьера, да? А ведь у папы тоже! У него тоже. Они вместе поют. Но он никогда вот не психует, не ломает расчёски, не хлопает дверцами шкафов. Он спрашивает: что тебе приготовить? Он будет утешать, слушать, кормить…
Но потом, уже ночью, он будет сидеть на кухне и смотреть клавир. Ноты. Ему нужно время, когда — не трогать. Если я что спрошу — не услышит. И всегда нальёт себе чаю. И чай всегда остынет.
Так и сидит… сто чашек вокруг себя соберёт.
Вот же родители у меня. Живут работой.
Я так не смогу. Я вот, интересно, действительно их сын? Или они меня усыновили? Трудоголики психические… Ну, я не понимаю, правда. Как так можно.
Вы, может, думаете, у них там премьера века? Типа там великая музыка, да? Высокое искусство?… Ха.
Я вечером спрашиваю, как прошёл спектакль, и выясняется, что у мамы роль была — кушетка. А у папы — кресло.
Нормально, да? Поющая мебель. Это вот мама так страдала с утра, наорала на ребёнка, можно сказать, ни за что, а потом — кушетка.
И убивается, что вдруг там кто-то не туда вступил, Игорь какой-то. Казалось бы, ну ведь это не ты. Не твоя ошибка! Чужая! А вот же.
— Иван, ну ты даёшь вообще. А что, по-твоему, искусство? Они там только королевских особ, что ли, должны играть?