- О каких тревогах ты говоришь, милая?
- Мы же разорены, друг мой!
- Разорены? - повторил он.
Он засмеялся, стал ласкать руку жены, держа ее в обеих ладонях, и сказал таким нежным голосом, какого давно уже она не слыхала:
- Но ведь, может быть, уже завтра, ангел мой, в наших руках окажется несметное богатство. Вчера, ища разгадки гораздо более важной тайны, я, кажется, нашел средство кристаллизовать углерод - вещество, из которого состоит алмаз... Дорогая жена, через несколько дней ты простишь мое невнимание к тебе! Кажется, я бываю иногда невнимателен. Ведь сегодня я обошелся грубо с тобой? Будь снисходительна к человеку, который никогда не переставал думать о тебе, работал только для тебя, для всех нас...
- Полно, полно! - сказала она.- Обо всем этом поговорим нынче вечером, друг мой. Я страдала от безмерного горя, теперь мне больно от безмерной радости.
Она не ожидала, что его лицо опять может быть так оживлено любовью, такой же нежной, как прежде, что голос его зазвучит так же мягко, как бывало, что она вновь обретет все, казавшееся потерянным.
- Нынче вечером. Да, да, мы поговорим. Если я задумаюсь и забуду, напомни мне. Нынче вечером брошу мои исчисления, мои работы, отдамся семейным радостям, наслаждениям сердца,- ведь мне так нужно это, Пепита, я так жажду этого!
- Ты скажешь мне, что ты ищешь, Валтасар?
- Бедное дитя, ведь ты ничего не поймешь.
- Ты думаешь?.. Ах, друг мой, вот уже почти четыре месяца я изучаю химию, в надежде, что буду способна говорить с тобою о ней. Я прочла Фуркруа, Лавуазье, Шапталя, Ноллэ, Руэлля, Бертоле, Гей-Люссака, Спалан-цани, Левенгука, Гальвани, Вольта - словом, все книги, относящиеся к науке, которой ты поклоняешься. Теперь можешь открыть мне свои тайны.
- О, ты ангел! - воскликнул Валтасар, падая к ногам жены и проливая слезы умиления, так что она вся задрожала.- Теперь мы будем во всем понимать друг друга.
- Ах,- воскликнула она,- я бросилась бы в адский огонь, пылающий в твоих печах, чтобы услыхать такие слова из твоих уст, чтобы видеть тебя таким!
Услыхав в передней шаги старшей дочери, она бросилась туда.
- Что ты, Маргарита? - спросила она.
- Маменька, пришел Пьеркен. Если он останется обедать, нужно будет столовое белье, а вы забыли выдать его нынче утром.
Госпожа Клаас вытащила из кармана связку ключей, отдала их дочери и, указывая на шкафы антильского дерева, которые шли вдоль стены передней, сказала ей:
- Возьми из скатертей "Грендорж", направо.
Затем она возвратилась к мужу и с нежной и лукавой улыбкой попросила его:
- Раз дорогой мой Валтасар опять со мною, отдай мне его целиком! Друг мой, пойди к себе и, будь добр, приоденься. За обедом у нас будет Пьеркен. Сними же истрепанное платье. А посмотри, что это за пятна! Ведь это серная кислота или хлорал-гидрат,- видишь, как пожелтели дыры по краям? Тебе надо помолодеть. Я переоденусь и тогда пошлю к тебе Лемюлькинье.
Валтасар хотел пройти от жены прямо к себе в комнату, но забыл, что с этой стороны она заперта. Он пошел через переднюю.
- Маргарита, положи белье на кресло и помоги мне одеться, я не хочу звать Марту,- сказала г-жа Клаас дочери.
Валтасар схватил Маргариту, весело повернул ее к себе и сказал:
- Здравствуй, дитя мое, ты прехорошенькая в этом муслиновом платье и с розовым поясом!
Потом он поцеловал ее в лоб и пожал ей ручку.
- Маменька, папа сейчас поцеловал меня,- сказала Маргарита, входя к матери,- он смотрит таким веселым, таким счастливым!
- Дитя мое, твой отец великий человек. Скоро три года, как он работает ради славы и преуспеяния семьи, и теперь полагает, что достиг цели своих изысканий. Этот день должен быть для всех нас настоящим праздником ..
- Маменька,- ответила Маргарита,- вся прислуга так огорчалась, видя его нахмуренным, что мы не будем одиноки в своей радости... Ах, наденьте другой пояс, посвежее.
- Хорошо, только скорей, мне надо еще поговорить с Пьеркеном. Где он?
- В зале, играет с Жаном.
- А где Габриэль и Фелиция?
- Они в саду, я слышу их голоса.
- Так скорее иди туда и последи, чтобы они не рвали тюльпанов! Твой отец еще не видел тюльпанов в этом году и, может быть, захочет посмотреть на них нынче, когда, встанет из-за стола. Скажи Лемюлькинье, пусть отнесет отцу все необходимое, чтобы привести себя в порядок.
Когда Маргарита вышла, г-жа Клаас взглянула на детей через окна, выходящие в сад, и увидала, что они рассматривают насекомое с блестящими зелеными, в золотых пятнышках, крыльями, которое в народе называют "швец".
- Ведите себя хорошо, милые мои,- сказала она, поднимая двигавшуюся в пазах раму, чтоб проветрить комнату.
Потом она тихонько постучалась в дверь к мужу, желая убедиться, что он опять не отвлекся чем-нибудь. Он открыл, и она весело сказала, заметив, что он переодевается: - Ведь ты ненадолго оставишь меня одну с Пьеркеном? Приходи скорей.
Она спустилась так проворно, что, услыхав ее шаги, посторонний человек и не догадался бы о ее хромоте.
- Когда барин переносил вас, барыня, в спальню,- сказал лакей, встретившийся ей на лестнице,- платье зацепилось, и добро бы только дрянной лоскут оторвался,- да вот сломали челюсти у этой фигуры, кто ее теперь поправит? Лестницу попортили, перила были такие красивые!
- Ничего, славный мой Мюлькинье, и не думай ее поправлять, это не беда!
"Что такое случилось? - размышлял Лемюлькинье.- Почему это не беда? Уж не отыскал ли барин свой Абсолют?"
- Здравствуйте, Пьеркен,- сказала г-жа Клаас, открывая дверь в залу.
Нотариус подбежал, чтобы подать своей родственнице руку, по Жозефина любила спираться только на руку своего мужа, поэтому она с улыбкой поблагодарила Пьеркена и сказала:
- Вы, вероятно, пришли по поводу тридцати тысяч франков?
- Да, вернувшись домой, я получил уведомление от торгового дома Проте и Шифревиль о том, что они предъявили господину Клаасу к оплате шесть векселей по пяти тысяч франков каждый.
- Но нынче об этом Валтасару не говорите,- предупредила она.Оставайтесь у нас обедать. Если он случайно спросит вас, зачем вы пришли, пожалуйста, сошлитесь на какой-нибудь благовидный предлог. Дайте мне письмо, я сама поговорю с ним. Все обстоит прекрасно,- продолжала она, видя, как изумился нотариус.- Через несколько месяцев мой муж, вероятно, расплатится со всеми своими долгами.
Услыхав эту фразу, произнесенную шопотом, нотариус посмотрел на Маргариту, входившую через садовую дверь вместе с Габриэлем и Фелицией, и сказал:
- Ваша дочь никогда еще не была так хороша, как сейчас.
Госпожа Клаас, усевшаяся в кресле с маленьким Жаном на коленях, подняла голову и взглянула на дочь и нотариуса с притворным безразличием.
Пьеркен был среднего роста, ни толст, ни худ, его красивое, но заурядное лицо выражало печаль,- свидетельствовавшую, впрочем, скорее об огорчениях, чем о меланхолии,- и мечтательность, скорее неопределенную, чем насыщенную мыслями; он слыл мизантропом, но был слишком корыстен, слишком жаден, чтобы всерьез ссориться со светом. Взгляд, обычно уходящий куда-то в пространство, безразличное выражение лица, подчеркнутая молчаливость, казалось, свидетельствовали о глубине души, на самом же деле скрывали под собой пустоту и ничтожество нотариуса, занятого исключительно только соблюдением материальных интересов, впрочем, не настолько еще старого, чтобы не испытывать зависти. Его стремление сблизиться с домом Клаасов можно было бы объяснить безграничной преданностью, если бы здесь не служила подоплекой жадность. Он казался щедрым, но прекрасно все рассчитывал. Сам того не сознавая, он в зависимости от обстоятельств держался с Клаасами по-разному: бывал, как то свойственно обычно всем дельцам, резок, груб и ворчлив, когда думал, что Клаас разорился; а потом в его манерах начинали сквозить любезность, сговорчивость, почти раболепие, как только являлось предположение, что работы родственника сулят удачу. То он видел в Маргарите Клаас инфанту, к которой и приблизиться нельзя простому нотариусу, то считал ее бедной девушкой, которая была бы чрезвычайно счастлива его предложением. Он был простодушным провинциалом, истым фламандцем, даже не лишенным чувства преданности и доброты; но его наивный эгоизм не давал этим достоинствам развиться в полную меру, а некоторые смешные черты портили его. Г-жа Клаас вдруг вспомнила, каким сухим тоном разговаривал с ней нотариус на паперти св. Петра, и заметила, как от одной ее фразы изменилось все его обращение; она догадалась о его замыслах и внимательно взглядывала на дочь, желая прочесть в ее душе, что та думает о кузене,- однако, кроме полнейшего безразличия, ничего в ней не приметила. Некоторое время разговор вращался около городских новостей, потом хозяин дома спустился из своей спальни, откуда, к невыразимому удовольствию жены, уже несколько минут как доносился скрип сапог по паркету. В этом скрипе угадывалась походка, какая бывает у человека молодого и подвижного, она возвещала о полном преображении, и г-жа Клаас так нетерпеливо ожидала прихода мужа, что едва уняла дрожь, когда он стал спускаться с лестницы. Валтасар вскоре появился в модном тогда костюме. На нем были до блеска начищенные сапоги с отворотами, позволявшие видеть верхнюю часть белых шелковых чулок, панталоны из синего казимира с золотыми пуговицами, белый, в цветочках, жилет и синий фрак. Он побрился, причесал волосы, надушил голову, обстриг ногти и вымыл руки с такой тщательностью, что для тех, кто недавно его видел, показался неузнаваемым. Дети его, жена и нотариус вместо полубезумного старика увидали сорокалетнего мужчину, на лице у которого была написана обаятельная приветливость и любезность. Худоба и впалые щеки, изобличавшие усталость и страдания, придавали ему, казалось, даже особую приятность.