Потом, уже пробравшись к своим войскам и став разведчиком, он узнал, что мать не выдержала блокады, умерла. Отец ушел с отрядом ополченцев, и где он, что с ним — неизвестно.
От этих воспоминаний Андрей погрустнел.
— Вам еще стаканчик? — предложила Анна Константиновна и улыбнулась одними глазами, как будто подбадривая его.
— Пожалуйста, — ответил Андрей, подвигая стакан. Он заметил в ее глазах улыбку, и улыбка эта была теплая, сочувственная.
Анна Константиновна налила чаю.
— Так какие связи у вас есть? — спросил Андрей, возвращаясь к прерванному разговору.
— Мне назвали двух человек, которые знают меня. Известны мне, конечно, многие люди, но меня знают только двое.
— Кто эти люди?
— Надежные. Я ручаюсь за них, как за себя. Первая из них — Клава, молодая женщина, портниха, живет на квартире у одной старушки.
— Она местная?
— Нет. Ее муж летчик, сама она из Горького. Перед войной мужа перевели сюда, и он вызвал ее к себе Она приехала в начале июня сорок первого года Началась война. Муж улетел и не вернулся Клава перешла на квартиру к этой старушке, стала принимать шитье. Ну и стала работать с нами. Работает она очень умело. Второй человек — местный, старый машинист Ефим Окунь, от подпольного горкома. На железной дороге он сейчас не работает, но всегда там бывает. Привык, говорит, к товарищам А товарищей у него надежных много. Живет он один. Старуха умерла в сорок втором году. Два сына — в Красной Армии. Ближайший помощник у него комсомолка Ксения. Девушка эта, прямо вам скажу, бесстрашная. Через нее у нас поддерживается связь с партизанами.
Анна Константиновна пригладила ладонями волосы, задумалась.
— Значит, вас знают только двое? — уточнил Андрей.
— Да. Только двое. Я считаю, что больше и не нужно.
— Правильно, — одобрил Андрей. — Если потребуется, я вам скажу, с кем следует познакомиться.
6
…Муж Клавы, Борис, улетел на задание и не возвратился на свою базу. Бои шли где-то недалеко. Авиационное соединение, в котором служил Борис, перебазировалось в другой район. В военный городок прибыл майор с командой красноармейцев и несколькими автомашинами для эвакуации семей военнослужащих. Началась суматоха. “Что делать?” — думала Клава. Она стояла в комнате и невидящими глазами смотрела в окно. Что делать? Голова ее тяжелела от мыслей. Вот — Борис, он в кабине самолета, в шлеме, в очках, она представляет его сжатые челюсти. Вспомнились мать — всегда добрая, ласковая, родной город Горький. Часто бабушка восторженно говорила: “Вот какой красавец наш город-батюшка, Нижний-то! Вот он какой! Лучше его на всей Волге нет!” А был он действительно прекрасным: какие заводы, жилые дома, дворцы культуры, детские сады и парки появились в нем за последние годы!
Думала Клава, и мысли ее снова упрямо возвращались к вопросу: “Что же делать? Бежать домой? Мама, наверное, собирает Колю и Мишу на фронт. А я прикачу домой. Миша скажет: “Ну, что там, стреляют? А ты пяточки смазала!” Что же делать? Уехать вместе со всеми в Ташкент? Правда, там тоже нужны будут люди. Буду полушубки шить красноармейцам”.
За дверью раздался пронзительный визгливый голос соседки:
— Утюг, утюг не забудьте!
Кричала Антонина Львовна, жена майора. Вся взъерошенная, она влетела в комнату Клавы.
— Ты что же не собираешься? — прикрикнула она на Клаву.
— Я никуда не поеду.
— Как?!
— Так. Не поеду.
— Ты с ума сошла!
— Нет.
Соседка стояла, словно остолбенев. В комнату вошла ее дочь, высокая, полная девушка.
— И что вы, мама, панику наводите, — спокойно сказала она.
— У меня есть к вам просьба, — обратилась Клава к Антонине Львовне. — Вы здесь долго жили. Дайте мне адрес, где бы я могла устроиться на квартиру.
— А вы идите к Ксении, которой вы недавно сшили платье. Помните, я привела ее к вам. Мы ведь с ней в одном классе три года учились. Она хорошая, живет у бабушки. У них большой дом. Если бы мама позволила остаться мне…
Антонина Львовна не дала дочери договорить. Она схватила ее за руку и вместе с нею выбежала из комнаты.
И только в коридоре затих стук их каблуков, как к Клаве зашла другая соседка — Зина — в модном платье и с завитыми локонами. Она повертелась перед зеркалом, поправила локоны и спросила:
— Скажи, Клавушка, а будут бросать бомбы и снаряды на наш город?
“Вечно она какая-то вертлявая. И муж ее Николай тоже вроде нее — шапка набекрень”, — подумала Клава и ответила:
— Что это заинтересовали тебя бомбы?
— Если не будут бросать, то я останусь здесь. Я же смогу устроиться хорошо, — пропела Зина и ушла.
Клава взяла чемодан и пошла в город. В воздухе гудели немецкие самолеты. На улицах царила паника. Клава забыла спросить адрес Ксении и сейчас зашла в первый попавшийся двор. Здесь она увидела маленькую пожилую женщин ну, которая держала охапку одежды. Недалеко разорвалась бомба — качнулась земля, засвистели осколки, воздух наполнился густой пылью. Женщина схватила перепуганную Клаву за руку и увлекла в погреб.
От пережитого потрясения Клава заболела. Она часто теряла сознание, бредила. Ей виделись муж на самолете, мать, родной город, Волга, красавица Волга! Она текла широкая, могучая, привольная, свободная. По ночам ее пугал визгливый голос: “Утюг, утюг не забудьте!”
Когда стихла стрельба, хозяйка перевела Клаву в комнату. Вскоре Клава стала поправляться. Только сейчас она вспомнила, что все ее документы остались в сумочке, а сумочку она забыла там, в военном городке, в комнате на столе.
— Ну, голубушка, сейчас о них думать-то нечего, о твоих-то документах. В этом вашем городке камня на камне не осталось. Но ничего, как-нибудь выйдем из этого положения.
Пошарив за иконой, хозяйка достала метрическую выписку своей внучки, которая маленькой уехала на Кавказ, и ее здесь никто не помнил. Внучку звали Клавой, и лет ей почти столько же.
— Все будет хорошо, — успокоила хозяйка Клаву. Потом через своих старых знакомых она получила в полиции настоящий документ.
Когда Клава окончательно выздоровела, фронт передвинулся далеко на восток. В городе хозяйничали немцы. Клава стала тосковать. Ей хотелось работать, делать что-нибудь полезное для своей Родины. Как-то она встретила на улице Ксению, синеглазую девушку с родинкой на щеке.
Обе они обрадовались этой встрече. Клава сказала, что она случайно осталась в городе и вот искала ее, Ксению, чтобы узнать, нельзя ли у них пожить.
— Конечно, пойдем к нам. Бабушка будет рада. А то нам вдвоем скучно, — сказала Ксения. — А где вы живете?
Клава рассказала.
— Вот хорошо. Я знаю эту женщину. Она хорошая. Ее обижать нельзя. Она нам еще пригодится. Вы, Клава, скажите, что временно уйдете от нее; и вещи свои не забирайте. Мы обойдемся. Только вот у меня кровать одна. Но ничего, мы на одной будем спать, — засмеялась Ксения.
Клава перешла к Ксении. И вскоре они подружились. Жили, как родные сестры, спали на одной кровати и длинными вечерами открывали друг другу свои мысли.
— Родилась я на Волге, в Нижнем Новгороде, — рассказала Клава Ксении поздним вечером, когда они лежали обнявшись на кровати. — Отца своего знала только по фотографии: осенью тысяча девятьсот двадцатого года он погиб под Перекопом. Так я и росла без отца. А вместе со мною выросли трое старших братьев. Мать не вышла второй раз замуж — кому она нужна была с такой семьей; да и некогда было думать об этом — надо было кормить детей. Она умела немного шить и по ночам сидела за машиной. Потом стали подрастать мои братья. Хотя мать не спешила определить их на работу — все они учились в школе, но жизнь стала полегче. Я, помню, была уже большой, первый год пошла в школу, когда мать не стала по ночам сидеть с шитьем. Тогда старший брат Николай кончил институт, стал инженером. Он приносил домой какие-то чертежи, и я уже знала, что он строит дома. Потом мы получили новую квартиру из трех комнат в центре города. В семье стало веселее. Два брата и я ходили в школу. А однажды мать пришла вечером и говорит: