Раздумывая о предателе, Таня не заметила, как к ней подошел неожиданно появившийся в приемной капитан Шмолл.
— Добрый день! — сказал он Тане, не обращая внимания на Гордиенко.
— Добрый день, — ответила Таня и подумала: “Что ему нужно?” Она пошла из приемной в свою рабочую комнату. Капитан последовал за ней.
— Вы ко мне? — спросила Таня, хотя ясно было, что он пришел к ней, но спросила потому, что ей противно было смотреть на этого гестаповца; она хотела скорее выяснить, для чего он явился сюда, и отделаться от него.
— Да, к вам, — ответил капитан, многозначительно и нахально посматривая на девушку.
— Прошу садиться, — пригласила Таня официальным тоном.
Шмолл сел, достал из кармана расческу, причесал волосы, закурил сигару. Таня знала этого капитана, знала, что он вел проверку ее “благонадежности” и нашел ей “дядю” Шлемера. Она несколько раз встречалась с гестаповцем в комендатуре и в штабе, но не обращала на него внимания. “А зря не интересовалась им, — подумала она. — Это не просто мерзавец, но, должно быть, коварный враг”. Таня стояла напротив капитана, их разделял стол.
— Я слушаю, — сказала она.
— Не надо спешить, прелестная фрейлен Берта. Сядьте, поговорим, время у нас есть.
— Я не давала вам повода говорить мне комплименты. Я не нуждаюсь в них и прошу, господин капитан, называть меня…
— Как же называть вас? — перебил Шмолл. — Я знаю, что вы племянница и наследница барона Шлемера, но это не запрещает мне говорить вам любезности Тем более, что немецкому офицеру многое позволено.
С этими словами он обошел стол и положил руку ей на плечо. Таня вздрогнула и резким движением сбросила его руку.
— Не кажется ли вам, капитан, что вы слишком развязно ведете себя? Если вы этого не понимаете, я найду сильное средство разъяснить вам.
Капитан опешил.
— Я пошутил, фрейлен. — И он растянул рот в подобие улыбки. — Все это между нами. Я надеюсь, что вы не будете рассказывать об этом барону?
Таня ничего не ответила. Успокоившись, она села.
— Вы еще хотите что-то сказать мне?
— Фрейлен Берта, вы не знаете, что такое озокерит?
Таня, услышав это слово, на мгновение испугалась, но виду не подала. “Неужели узнали? — подумала она, но сразу же отбросила эту мысль. — Ведь полковник Сергеев сказал, что это условное обозначение кода знают только трое. Видимо, просто они поймали это слово в эфире и сейчас не поймут, к чему оно. Ну и пусть морочат себе голову”.
Таня недовольно посмотрела на капитана:
— А почему вы обращаетесь ко мне с таким вопросом, господин капитан?
— Вы знаете хорошо русский язык, фрейлен. Только поэтому.
— А разве это русское слово?
— Да, русское, — грубовато ответил капитан. — Это слово бродит в эфире. Я хотел знать смысл этого слова.
— А мне не встречалось такое слово, господин капитан. Это что-нибудь из области научной или технической. Нет, я не знаю этого слова. Так что ничем помочь вам не могу, капитан. Вы еще что-нибудь хотели спросить у меня, господин капитан?
Офицер бросил на нее холодный взгляд.
— Нет. Я не имею ничего больше сказать вам, фрейлен. Извините. — И, постояв несколько секунд молча, круто повернулся и вышел.
В комнату вошел лейтенант Буш.
— Будьте любезны, фрейлен, снимите копию вот с этого, — подал он бумагу с грифом “совершенно секретно”. — Это надо сделать срочно.
Таня взяла бумагу. Это было распоряжение по доставке и боевому обеспечению новой танковой дивизии.
“Распоряжением Главного командования, — писала Таня, — из Франции в спешном порядке перебрасывается в район действия группы армий “Юг” 14 танковая дивизия в составе 146 мотополка, 147 мотополка, 9 танкового полка, имеющего, кроме T-IV, 15 танков “тигр”, 91 артиллерийского полка, противотанкового дивизиона, батальона связи, саперного батальона, зенитного дивизиона”. “О, это очень важно, — думала Таня, — надо все хорошенько запомнить и немедленно передать Андрею”. Она еще раз прочла напечатанное и продолжала писать: “Штаб группы армий “Юг” указал для колесного транспорта дивизии район выгрузки — Бердичев, Казатин, для частей на гусеничном ходу — Кировоград, Ново-Украинка…”
Вечером Таня пришла домой. Переодевшись, устроилась поудобнее на диване и принялась рассматривать немецкие газеты и журналы, которые приносили ей каждый день по личному распоряжению барона.
В комнату вошла хозяйка. При свете лампы ее лицо казалось белым.
— Ужинать будете? — тихо спросила Александра Богдановна, остановившись около двери. Говорила она всегда тихо и очень мало, самое необходимое.
Таня подняла глаза от журнала, но не ответила. Она смотрела на печальные глубокие глаза хозяйки и думала, в который уже раз: кто эта странная женщина? Враг или друг? У немцев она числится благонадежной. Может быть, она смирилась со своей судьбой? Покорилась немцам? Но какое горе мучает эту женщину? Может быть, она изменила своему народу, согласилась служить немцам и сознание этой измены терзает ее? Как держаться Тане с ней? И снова Таня решила — лучше молчать. Она только спросила:
— Александра Богдановна, вы говорите по-немецки?
— Я говорю по-русски. Разве этого вам недостаточно? — немного резко, но все тем же тихим голосом сказала хозяйка и пристально посмотрела на девушку. Слова эти будто стегнули по лицу Тани. “Знала бы она, как мне противна эта роль нахальной немки, — подумала Таня. И тут же у нее промелькнула мысль: — Может быть, эта женщина только искусно играет свою роль? Но какую?”
— Я просто поинтересовалась, — ответила Таня.
— Ужин подавать?
— Хорошо, давайте ужинать.
9
Давно сложилась дружба между партизанами Степаном Григорьевичем Морозенко, бывшим колхозным пчеловодом, и Владимиром Козловцевым. Дружба эта выросла в тяжелых испытаниях.
Еще слышен был стук пулеметов, то отрывистый, то протяжный, еще вздрагивала земля от взрывов, еще не рассеялся дым сражения и воздух был наполнен воющим гулом немецких самолетов, а дед Морозенко вылез из погреба и пошел поглядеть на свою пасеку, что была недалеко от хутора. Он увидел изрытую и истоптанную землю, вырванные с корнями деревья, разбитые и опрокинутые ульи, и горе будто пригнуло его к земле, словно бы не на колхозную насеку смотрел он, а на всю украинскую землю, Которую поганит враг, крушит, уничтожает плоды большого труда.
Дед нагнулся над одним свалившимся ульем, прислушался — нет, не слышно пчел; легонько Постучал по улью, — выползла одна пчелка, покружилась, осмотрелась, взмахнула крылышками и села деду на руку. Дед улыбнулся грустной, страдальческой улыбкой.
— От, добра пчилка, признала старого дида! А тоби найшовся новый хозяин, та ты, голуба, бачишь, шо в його морда звирюча, та и сховалась. От, добра пчилка! — Пчела поднялась и не как раньше — звонко, а как-то жалобно пожужжала, села на щеку деда, поползла и опять перелетела на руку. Дед смотрел на нее умиленно, и скупые слезы смочили его ресницы. Он легонько нагнулся, чтобы не испугать пчелку, и одной рукой поднял и поставил улей. Снова поглядел на пчелку. — А мы будемо жить та жалыть проклятых фашистов, шоб им на тому свити смолой икалось. — Он посадил пчелу в улей. Прилетела еще одна пчелка, потом еще — зашумели в улье, заговорили. Дед присел на корточки и прислушался к жужжанию пчел, улыбнулся.
В это время недалеко от него, со стороны высокой акации, послышался стон. Дед напряг слух, повернулся в сторону дерева, осмотрелся, но никого не увидел в спускающихся над хутором сумерках. Пригнувшись, он быстро пошел к акации и там под деревом обнаружил раненого красноармейца. Морозенко нагнулся над ним. Красноармеец лежал на правом боку, лицо его побелело от потери крови, помутневшими глазами он поглядел на деда.
— Дайте пить, — еле слышно протянул он.
Дед вскочил и бегом бросился в хату. Набрал ковш воды, схватил краюху хлеба, сорвал два вышитых полотенца, что были повешены вокруг икон, и побежал к раненому. Он дал солдату напиться, перевязал, как мог, раны на ногах. Когда уже совсем стемнело, он перенес раненого и спрятал его в скирде соломы. Потом позвал из погреба бабку, сводил ее к скирде, показал, где лежит солдат, чтобы она присматривала за ним, а сам, набрав бутылку воды, ушел в поле. К утру он нашел в балочке, заросшей кустарником, еще двоих раненых красноармейцев и оказал им помощь. На другой день дед снова крадучись пошел по полю.