А на севере были бескрайние поля, покрытые снегом, угрюмые чёрные леса, прямые улицы городов — открытые всем ветрам, без крепостных стен — их зимняя чистота и неприступная суровость, чуть смягчаемая весёлыми красными фонариками. На севере были рукотворные вещи, которые тяжело объяснить, вроде чародейских часов на городских башнях: резные стрелки отсчитывают красный час, синий час, лиловый час… И наконец — на севере жили белокурые девственники с невероятными глазами, бесстрашные, спокойные и холодные, как здешнее бледно-голубое небо, вызывающе интересные и совершенно чужие. Анну не видел на их лицах ни страха, ни ненависти, похожей на жажду — только насмешливый и безжалостный холод злой зимы — и ему страстно хотелось стереть это выражение хоть с одного лица. Анну помимо воли думал о войне, а не о миссии; он не мог не думать о том, что в случае войны свело бы его с северными солдатами, разглядывающими его глазами цвета льда на горных озёрах — и в конце концов эти мысли как-то превратились в явь. С некоторых пор Анну смотрел на луну и видел лицо Ар-Неля. Ар-Нель был первым северянином, с кем Анну скрестил клинки — пусть даже в игре, и палки заменили мечи — к тому же Ар-Нель подарил ему картинку с замерзающей басочкой, будто понимал всё.
Спарринги с Ар-Нелем дали Анну ощутить его упругую силу — опасную пружинящую гибкость узкого лезвия — а прохладный покой, в котором, похоже, пребывала душа Ар-Неля, Анну воспринимал как вызов. Желание прикоснуться к Ар-Нелю стало почти наваждением — как взять чужого солдата, после боя, раненного много раз, в песке и крови — когда жизнь, возможно, оборвётся раньше начала метаморфозы, но момент близости похож на откровение. Ощутить, как на смертельном пике ненависть снова переплавляется во что-то мучительно прекрасное, хоть и недолгое…
Анну сидел на подоконнике в дальнем покое, смотрел, как розовеет к холоду закатное предвесеннее небо — и бездумно гладил нарисованную баску. «Впусти меня» — а то я замёрзну. Впусти меня в душу. Останься.
Я очень хочу сразиться с ним всерьёз, думал Анну, чувствуя боль, тоску и вожделение. Это согреет его… хоть на миг. Он отличный боец, но, кажется, считает любой бой со мной шуткой… и я… убью его. И получу. В тот момент, когда убью — сделаю своим. Насовсем, как кровоточащий рубец на душе, как умершего не сдавшимся, как упавшую звезду. Впущу в себя, приму, не унижая метаморфозой… даже если потом буду жить одними воспоминаниями — всё равно…
А если вдруг…
Да и пусть. В конце концов, жизнь — не такое важное кушанье, чтобы держаться за неё всеми когтями. Если Ар-Нель сможет убить меня… да и пусть.
И никто из нас не унизит другого. Он очень умён, этот северянин. Он меня поймёт.
Запись № 135-05;
Нги-Унг-Лян, Кши-На, Тай-Е, Дворец Государев
Любовь к ширмам делает жилище в Кши-На очень удобным для шпионов. Вообще-то я не люблю подслушивать, но иногда только так и можно добыть эксклюзивную информацию, о которой умолчали бы при тебе. И я стою за ширмой, расписанной пионами, в будуаре, и слушаю крайне любопытную болтовню нашей юной королевской четы.
Вообще-то ждал, когда их августейшие величества соизволят покинуть спальню, где обсуждают текущий политический момент, и пойти, наконец, завтракать. Заслушался — а теперь из-за ширмы не выйти.
— Он упрямый, как необрезанный осёл, — говорит Вэ-Н с досадой. Вэ-Н — «благословлённое имя» нашего Государя, никто, кроме Ра и ближайших друзей, его так не зовёт. «Вэ» — Свет. «Вэ-Н» — с нужной интонацией — «Свет Разума». Матушку Ра, Снежную Королеву, между прочим, зовут И-Вэ, Небесный Свет… ну да это пустяки. — Он нестерпим, — продолжает Вэ-Н. — Он не разговаривает, не умеет, да и не хочет. Только настаивает и давит. Брат ему безразличен — иногда мне кажется, что своего Младшенького он бы своими руками задушил — а цель лишь в том, чтобы не дать именно нам его убить или изменить…
— Мне тоже не нравятся переговоры, — отзывается Ра. — Вы сшиблись лбами и замерли, как олени по весне. Я не могу определить, чем это кончится.
— Я собираюсь стоять, упершись рогами, пока у него копыто не соскользнёт, — в голосе Вэ-На слышен злой смешок. — Пока он не пойдёт хоть на какие-то уступки, его несчастного братца ему не видать. Братца будут везти из приграничной крепости хоть до будущей осени! А без братца этому гаду не уехать, Лев не велел… лишь бы бедняжка не издох, пока его Старший торгуется!