– А где “Патрульные”?
– Кто?
– Ну те ребята из радио? Крутые детективы, которые здесь работают?
Полицейский расцвел улыбкой.
– Ag[28], да это выдумка. На самом деле этих ребят не существует. Они просто актеры, которые притворяются детективами.
И, помахав мне рукой, он ушел.
Спасительная страховка, которую я себе натянула, медленно расползалась, но я все еще отказывалась впустить в сознание мысль, что полицейские сказали правду насчет моих родителей. Моя связь с матерью и отцом была построена на вере – безоговорочной, всепоглощающей, непоколебимой вере в то, что они неуязвимы.
Если они действительно всегда знали, как лучше, если имели право водить машину, ходить на работу, пить спиртное и курить, если они могли приходить и уходить когда захотят, не спрашивая разрешения, если они могли принимать сто решений насчет моей жизни и своих собственных жизней, причем чтобы объяснить то или иное решение, им достаточно было “потому что я так сказал”, то мне приходилось верить, что они достойны этого высокого положения. Без слепой веры вся эта иллюзия детско-родительской связи рушилась, потому как – что, в сущности, есть родитель, как не бог в глазах ребенка? Я не должна была терять веру в своих богов. Так что я ждала, когда они придут и отвезут меня домой.
То и дело где-то открывалась дверь и в помещение врывались железный лязг, злобные окрики и жалобный плач. Через некоторое время добрый полицейский вернулся – проверить, как я, принес мне плед. В течение предрассветных часов полицейские приводили в приемное помещение десятки чернокожих и вталкивали их в те же двери, за которыми исчезла Мэйбл. Многие из них казались подростками, большинство – в крови.
На одной девушке были только лифчик, трусы да мужская рубашка с длинными рукавами. Рубашка с оторванными пуговицами доходила лишь до середины бедер; девочка дрожала, обхватив себя за плечи. Когда я протянула ей свой плед, она взглянула на меня дико, как бешеная собака, которую я как-то видела на мусорной куче. Несмотря на холод, кожу девушки покрывала пленка пота, блестевшая в свете люминесцентных ламп. Белесая отметина – то ли след ожога, то ли родимое пятно – тянулась от нижней губы вниз по подбородку и исчезала под воротом рубашки. От девушки плохо пахло – по´том и дымом; мне пришлось встряхнуть пледом, чтобы она поняла мое намерение. Девушка выхватила плед у меня из рук и быстро завернулась в него на манер платья, а потом ее увели.
Прошел еще час.
Проснулась ли Кэт, подумала я. Знает ли, что она в доме одна? Наверное, испугалась? Может, мама и папа уже дома, с ней. Когда они вызволят Мэйбл?
Страшно хотелось в туалет, но полицейский велел не двигаться со скамейки.
Я уже не ребенок. Еще немного, и мой возраст будет исчисляться двумя цифами. Я могу потерпеть.
Но потерпеть не получилось; влажное тепло распространилось по лавке, а воздух наполнился едким запахом мочи. Я покраснела от стыда. Моча закапала с лавки и лужей растеклась у меня под ногами – и тут в помещении появилась тетя Эдит. Она тяжело дышала, будто бежала всю дорогу. Не увидев меня, Эдит повернулась, чтобы скрыться откуда пришла.
– Эдит! – дрожащим голосом позвала я.
Она обернулась – лицо бледное, перекошенное от волнения. Бросившись ко мне, Эдит упала рядом на лавку и прижала меня к груди.
Эдит здесь. Она здесь, и теперь все будет хорошо.
Когда она наконец выпустила меня, я стала изучать ее лицо в поисках ответов. Эдит точно была человеком, на правдивость которого я могла рассчитывать. Я открыла рот, чтобы задать вопрос, но тут же закрыла, потому что увидела, что в вопросах нет нужды. Правда была в ее красных от слез глазах и распухшем носе. Правда была в беззащитном взгляде и посеревшей коже. Эдит плохо справлялась с горем, и мне вдруг совершенно расхотелось слышать правду. Еще совсем недавно мне больше всего на свете хотелось узнать правду, но сейчас я поняла, что не смогу перенести ее.
– Эдит, нам надо забрать Кэт, – пролепетала я.
– Что?
– Кэт спала в кровати мамы и папы. Она спала, когда полицейские нас забрали, не проснулась, и я хотела сказать им, чтобы ее привезли, но…
– Робин…
– Она там совсем одна, надо забрать ее…
– Робин, милая…
Не говори мне, что мама и папа умерли.
– Она испугается. Ты же ее знаешь.
Не говори мне, что мама и папа умерли.
– Она правда очень-очень испугается, нельзя, чтобы она сидела там одна, надо забрать ее. Поскорее! Мы должны ее забрать. Пойдем! Кэт будет думать, куда мы…