Знать это маленькому мальчику было рано, и все же Дайана потчевала его такой пищей, сколько он себя помнил. (Справедливости ради надо сказать, что он никогда не затыкал уши пальцами. Всегда слушал.) В этом плане их характеры совпадали, и «игра» в Свободную Пятерку была их игрой, поскольку они могли на нее влиять. (Опять же, надо признать, что, несмотря на то что остальные могли менять сюжет то тут, то там, они продолжали в нее играть. Им это нравилось.)
Таким образом, когда Пол думал о завтрашнем дне и пленнице, которую они называли Барбарой, он смотрел на это с совершенно особой точки зрения. Он лежал в темноте своей комнаты, перебирая все возможности. И пришел к выводу, что для того, чтобы извлечь из этого какой-то прок, ему потребуется не только нож.
Б
обби, разбуженный той же ночью, не сразу понял, в чем дело. Синди, сонная и неразговорчивая, встряхнула его, чтобы он проснулся, затем протопала к кровати, упала на нее и почти мгновенно уснула – со спутанными волосами, в грязном платье, в грязных штанах и в грязных носках. В ровно урчащем автоматизированном доме Бобби снова был один. Хотя он никогда не думал о доме именно с такой точки зрения, тот вдруг показался ему кораблем. Бобби быстро освоился с этой мыслью. Здесь, на корабле, он был и капитаном, и пассажиром – снаружи плыла черная ночь. У него были свои обязанности и повинности.
Зевнув и почесавшись, Бобби бегло осмотрел пленницу, хотя в эту четвертую ночь в этом не было необходимости. Он никогда не замечал ничего особенного – за исключением того случая, когда Синди вынула у пленницы кляп, – кроме, может, случайного движения руки, поворота головы, периодического открывания и закрывания глаз или вращения стопы. Она просто не могла убежать, и с каждым разом, когда ее связывали, ее шансы на это уменьшались. Дети неуклонно совершенствовались как надзиратели, и Бобби был лучшим из всех.
Сегодняшнее отличие – ее нагота – не произвело на Бобби большое впечатление. Барбара казалась милой, беззащитной и все такое, но при этом Бобби нашел в ней кое-что слегка отталкивающее. Для мальчика его возраста откровенный вид гениталий и лобковых волос был чем-то из ряда вон. И у Барбары все казалось непропорционально большим по сравнению с его худощавым телом. Ее нагота стала еще одним гротескным элементом, с которым ему пришлось столкнуться в эту непростую неделю.
Тем не менее, войдя в ее комнату и обнаружив Барбару в таком виде – все еще в таком виде, – Бобби искренне посочувствовал ей. Они причиняли ей боль. Она не красилась уже несколько дней, поэтому глаза у нее казались такими же голыми, как и тело. Не оставалось никакого простора для воображения. И в ее глазах он увидел перемену, вызванную Свободной Пятеркой. Под ними появились темные пятна. Он знал, что Барбара спала, но, похоже, недолго. Ее глаза – возможно, от бессонницы – красные, широко открытые и сухие, а зрачки – неестественно темные (по крайней мере, так показалось Бобби). Ее запястья и лодыжки – в ссадинах от веревки. Кисти рук, которых он не смел коснуться, и ее ступни (он потрогал одну, зная, что почувствует) – потемневшие и холодные. Причина – в нарушенном кровообращении. Живот плоский, если не сказать впалый. Начали проявляться последствия мучений.
Бобби знал, что сделал бы, если б это зависело от него. Что он мог бы сделать даже сейчас – и чем скорее, тем лучше. Сын хирурга, он уже достаточно просидел за обеденным столом, слушая рассказы отца о пациентах. Бобби развяжет ее, восстановит кровообращение, накормит, укроет и позволит ей спать в абсолютном спокойствии, пока она не захочет встать и снова стать прежней Барбарой. Он вспомнил, как задал отцу какой-то вопрос о его работе и тот ответил: «Мы останавливаем течение болезни и даем человеку утешение, но пациенты выздоравливают сами по себе. Мы можем лишь попытаться помочь им».