Бобби нерешительно вошел в мастерскую и еще более нерешительно подошел к стене с окном, которое было почти на уровне земли. Синди осталась стоять у двери, с опаской глядя на него.
Он повернулся и представил, как на месте того мужчины подкрался бы к этому окну. Он не стал бы шуметь, следовательно, не представлял бы непосредственную опасность. Быстро заглянул бы внутрь, посмотрел вперед и ничего бы не увидел. Потом, более внимательно, налево и направо. Наконец, заметил бы кого-то, сидящего на верстаке и болтающего грязными ногами взад-вперед. Человек – ребенок – случайно поднял бы глаза, увидел подглядывающего и закричал бы. После этого во всем доме зажегся бы свет, и пришло бы время «рвать когти».
Подобные пошаговые умозаключения приписывают людям гораздо старше Бобби, но это никоим образом не соответствует действительности. С ним происходило то же самое. Он так не думал, он так чувствовал. Внезапно ему стало спокойнее на душе. К тому же, это действительно был Сборщик, и он убежал. Поскольку, если бы это был кто-то из добрых соседей, то в дверь бы уже постучали. Тем не менее Бобби протянул руку и выключил единственный светильник.
– Бобби, мне страшно. Я не хочу входить…
– Входи или иди куда-нибудь в другое место, – сказал он. – Я закрою дверь и останусь сторожить. Если не хочешь, уходи.
– Я устала.
– Тогда иди спать.
Синди больше не говорила, что ей страшно. Вместо этого вошла и послушно закрыла за собой дверь. Стало очень темно, но вскоре, когда глаза привыкли к темноте, из окон всех верхних комнат, где они включили светильники, заструился слабый свет. Через некоторое время, когда они освоились, страх отчасти прошел. Хотя, как и их пленница, они испытывали некоторый дискомфорт. Теперь оставалось только слушать.
П
од конец четвертого дня Барбара была окончательно сломлена, хотя с заклеенным ртом не могла ни говорить им что-либо, ни умолять их. Настал момент, когда после неудавшегося утреннего бунта ее подвесили за руки, заведя их за спину. Если б они тогда отпустили ее и дали ей хотя бы минуту отдыха, то она – без всяких уловок – сделала бы все, о чем бы ее ни попросили. Служила бы им. Позволяла бы бить себя. Дала бы клятву хранить все в секрете. Лишь бы они прекратили свою игру. И это была чистая правда. Она так думала и верила в это. Однако дети в течение всего дня либо ни о чем не подозревали, либо им было все равно.
Они оставили ее на ночь в позе, которую придумала Дайана. Привязали спиной к столбу, руки за спиной, одна нога служила опорой, а другая была заведена назад и привязана к запястьям. Это было невыносимо, и Барбара не смогла бы так стоять, если бы не веревки – завязанные под полным контролем Дайаны, – которые обвивали опорный столб, ее ногу и тело и удерживали ее в таком положении. Даже потеряв сознание, Барбара опустилась бы лишь на пару дюймов и осталась стоять.
Это уже слишком, это уже чересчур, – говорила себе Барбара. К завтрашнему утру она будет в невообразимом, почти вегетативном состоянии. Мелодраматическое сожаление, с которым она повторяла это про себя – ни о чем другом она думать не могла, – было вызвано не столько нынешним дискомфортом, сколько тем фактом, что дети зашли так далеко.
Смысл игры, в которую играли дети, заключался в том, чтобы вызывать чувства беспомощности, унижения и – иногда – боли, наблюдать за ними и экспериментировать. Это было предварительное исследование по крайней мере одного вида человеческих отношений. Однако никто не выдерживал и четырех часов, не говоря уже о четырех днях и ночах. Время было тем ингредиентом, которого они не понимали или с которым – неосознанно – хотели играть. Точнее, реальность времени.
Дайана это понимала.
– Оставьте ее, – сказала Дайана. Она злилась весь день, но теперь остыла. Барбара уже видела, как она возвращается к роли спокойной послушной девочки, которую будет играть, когда через полчаса вернется домой. – Оставьте ее как есть. Не отпускайте ее, даже если она будет немного шуметь…
– Слышал, бздун? – добавил Джон.
– Хорошо, хорошо, не буду, – со вздохом ответил Бобби.
– Лучше не надо. – Пол, который из-за своих игр был уже на грани помешательства, корчился рядом с Бобби.