Она так и не сдвинулась с места, на этот раз даже не подняла головы. Казалось, будто она уже умерла, то ли от того мучительного положения, в котором ее связали, то ли от страха, то ли от изнеможения. Во вспышках молний, последовательно освещавших комнату, ее лицо выглядело неестественно бледным. Обеспокоенный, Бобби опустился на колени и дотронулся до нее. Ее тело было холодным на ощупь – как он догадался, из-за плохого кровообращения, – но она сразу шевельнулась, открыла глаза и осмысленно посмотрела на него. Может, она дремала, видела сон и вдруг решила, что наступило утро? Утро, – напомнил себе Бобби. Он провел пальцами по ее плечу, и ему показалось, что ее кожа покрыта шрамами – на самом деле это были глубоко врезавшиеся в плоть веревки. Его охватило то сложное чувство нежности. Ему было жалко Барбару, но у него еще было время принять окончательное решение.
Выпрямившись, он подошел к стене и развернул свои скудные пожитки. Осторожно поставив у самой стены газировку и положив рядом бутерброд, включил фонарик. Зарядил дробовик и поставил в угол. Затем взял спальный мешок и развернул его рядом с Барбарой, подоткнув под нее как можно глубже. Расстегнув и раскрыв его, взял ее за лодыжки и осторожно перекатил с одного бока на другой, так, чтобы она оказалась всем телом на подстилке. Наконец, ослабил одни ее веревки, развязал другие, освободил ей ноги, чтобы она могла их вытянуть, и принялся растирать вмятины на ее запястьях и лодыжках. Устроив девушку поудобнее, он накрыл ее верхней половиной спального мешка, а под голову подложил сложенную ветровку.
Будучи собой, Бобби не ожидал каких-то благодарных взглядов. Ему очень хотелось бы поговорить, чтобы звуком своего голоса она развеяла его одиночество. Позже он сдастся и сделает это, но пока ему еще есть чем заняться.
Грозовой фронт достиг участка Адамсов примерно через час. Короткие порывы ветра прекратились, и стало по-театральному тихо, будто они с Барбарой очутились под аркой авансцены, что было недалеко от истины. Низко ползущие тучи, которые Бобби видел лишь во вспышках молний, казалось, цеплялись за деревья. Температура снова упала, на этот раз градусов на десять или больше, а потом по жестяной крыше забарабанили первые капли дождя. Обитающая на чердаке живность тоже зашевелилась, а затем налетел ветер. Со вздохом пронесся сквозь далекие деревья, через поля, и обрушился на стены строения, словно проверяя их на прочность. На мгновение стих. А затем раздался тягучий, набирающий силу шумовой аккорд, который взял начало за пол-округа от имения и прокатился по участку, как барабанная дробь. Когда ударил первый порыв, домик прислуги буквально качнуло. Полтысячи с лишним досок, слабо удерживаемых гвоздями, жалобно застонали.
Ветер принес с собой настоящий ливень. Море дождевых капель, разлетевшихся на мелкие осколки, обрушились на лес, как шрапнель. Листы жести, составляющие крышу, подпрыгивали на месте в тщетной попытке взлететь. Проносящийся над ними ветер заставлял их грохотать, поэтому гром гремел и в небе, и в доме. То, что казалось тусклыми вспышками молний, стало выглядеть как реки энергии, растекающиеся на многие мили во всех направлениях. Старое здание искажалось в их свете. Дождь туманом просачивался сквозь окна и проникал в комнату, несмотря на то, что она находилась с подветренной стороны. Бобби продолжал светить фонариком и оглядываться.
Он понимал, что происходит. Его отец – исследователь, готовый все объяснить, – рассказывал ему о подобных бурях. Где-то над ним находилась «дыра», уходящая, возможно, на несколько миль в небо. В ней горячий воздух с земли сталкивался с холодным из верхних слоев атмосферы. расщеплялся на капли и проливался вниз дождем, а навстречу поднималось еще больше нагретого воздуха. Несомый им электрический заряд – Бобби не мог вспомнить, отрицательный или положительный – накапливался и бил в землю. Так получалась молния. Все это было очень интересно для мальчика. Бобби помнил, как стоял с отцом под дождем, слушал такие объяснения и думал, что в этом все-таки что-то есть. Тем не менее он еще никогда не подвергался воздействию столь сильной грозы, да еще при таких драматических – пусть и добровольно выбранных – обстоятельствах. Дети есть дети, а гнев матери-природы всегда останется гневом матери-природы.
Каждый порыв ветра заставлял здание качаться. Повторяемость этого явления заставляла признать существование непреодолимых сил. Покрытые потрескавшимся линолеумом доски ходили ходуном под ногами Бобби. Окна с разбитыми стеклами пронзительно визжали. Сквозь потолок, как сквозь решето, с шумом бежала вода. Этот звук не ограничивался комнатой, в которой находились Бобби с Барбарой. В той, что напротив, более открытой для ветра, дождь хлестал как из ведра на старую пожелтевшую штукатурку. Хлопнула дверца шкафа, и какой-то хлам – кто помнит, что там было? – с грохотом посыпался на пол. Снизу доносился такой же шум – стоящему у стены Бобби было хорошо его слышно. Раздался звон стекла – мокрые стебли кукурузы разбили уже треснувшее окно. Постоянно что-то стучало и хлопало. В какой-то момент послышался резкий грохот, будто дом получил смертельную рану, но это упали снесенные ветром старые ворота, которые стояли прислоненными к стене здания. Несмотря на холод, Бобби прошиб пот.