Умерла.
Конечно, если б она действительно почувствовала близость смерти, то, скорее всего, отогнала бы подобные мысли. В конце концов, не так уж и сильно ей досталось. Ее пленили, связали, унизили, принудили к половому акту. Но все это было далеко не смертельно. Ее недокармливали и чрезмерно охраняли. Дети даже ударили ее несколько раз, и тем не менее для сильной, спортивной девушки все эти наказания были бы терпимы, если б были разнесены по времени. Человеческое тело – удивительный механизм, говорили ей тренеры, и это было правдой. На тренировках и соревнованиях по плаванию она периодически испытывала боль – в течение десяти секунд, тридцати, возможно, в течение минуты, – а затем ей удавалось справиться с ней и восстановиться.
Теперь о восстановлении не могло быть и речи, боль была с ней уже так долго, что это выходило за рамки разумного. Время представляло собой страшную кривую, в которой первая секунда длилась две секунды, вторая – пять, третья – пятнадцать, четвертая – тридцать и так далее. Люди, страдающие от боли, живут по другим часам, – сказала она себе. И эти часы всегда стоят.
Ее торс, руки и ноги были опутаны паутиной веревок и недоступных узлов. Пятка давила на пятку, лодыжка на лодыжку (кожа на них была в сильных синяках). Запястье давило на запястье, локоть на локоть, а плечи выгнулись дугой, как натянутый лук. Шея под весом головы согнулась, отчего нос и лоб упирались в грязный линолеум, а грудь, ребра и живот терлись о неровный пол.
Постоянство, непрерывность этой боли – напоминающей вечную мигрень – довели ее до состояния, близкого к истерике. Те самые мысли и эмоции, которые делали Барбару Барбарой, почти уже исчезли. Их заглушала единственная фраза: «Лучше умереть (чем терпеть это)».
Нет! Барбара резко подняла голову, посмотрела на раскинувшееся за окном грозовое небо – никогда еще оно не было таким свободным, буйным и прекрасным, – и глаза у нее расширились от ужаса. Она изменила самой себе. Нет!
Смерть, собственно, и была ей обещана. Они собирались что-то с ней сделать, правда, она не могла представить, что будет страдать еще сильнее. Они собирались убить ее или говорили, что собираются. Такое бывает.
У этих детей есть силы, возможности, воображение и нечто большее, чем желание, но есть ли у них?.. Барбара опустила голову, вызвав этим новую боль в другой части тела. Неужели они настолько жестоки? Жизнь была бы невозможна, если бы человек был вынужден жить в уверенности, что следующий встречный при любом удобном случае убьет его. Но разве это не так? Разве это не происходит, – задалась вопросом Барбара, – все время? Каждый день?
Я не понимаю, – сказала себе Барбара. Не могу в это поверить. Это же всего лишь невинные дети.
Но если неведение и смирение – это начало религиозности, то сейчас Барбара была более религиозна, чем когда-либо в своей прежней, детской вере. И если бессловесная нуждаемость в помощи и упование на нее – это молитва, то она молилась.
Н
икто не привык к тому, чтобы им управляли. То есть никто не привык к тому, что его жизнь проживается за него, что он дышит только тогда, когда кто-то позволяет ему дышать, двигается только тогда, когда другой человек позволяет ему двигаться, получает относительный комфорт только тогда, когда другой человек предоставляет его ему. Тем не менее сломленная Барбара настолько привыкла к этой системе, что была до абсурда благодарна Бобби, когда тот расстелил свой спальный мешок, перевернул ее на него, ослабил узы и подложил ей под голову свою ветровку. Внезапно он снова оказался рядом с ней, и она больше не была одна. Внезапно под ее телом появилось хоть что-то мягкое. Когда он накрыл ее верхней частью спального мешка, Барбара вновь обрела уединение и толику достоинства. Эта проявленная к ней доброта неожиданно ранила ее.
Когда Барбара наконец смогла вытянуть ноги, их словно пронзили разряды электрического тока, в теле вспыхнула боль, долгое время блокированная онемением. Она попыталась потянуться, пошевелить пальцами рук и ног, но ничего не почувствовала, кроме покалывания и жара. Все ее тело словно пульсировало от облегчения, боли – и благодарности. Однако они хорошие дети, по крайней мере этот мальчик. Спасибо, Бобби, – мысленно сказала Барбара.