— Это не плебейство, а мужское начало, — сказала Джин-Луиза мягко, хотя внутри у нее все кипело. Надо выждать немного — и к тетушке вернется доброе расположение духа. Она-то никогда не сорвется, не опустится до грубости, а вот я — уже на грани. Она не унизится до перебранки, как это бывает с Хэнком и со мной. Не знаю, кто она, но, ей-богу, пусть лучше замолчит, а не то я подкину ей пищу для размышлений…
— …и в довершение всего он уверен, что Аттикус на своем горбу вывезет его к успеху. Метит на его место в церковном совете, пытается за его счет расширить свою практику, колесит по всей округе на его машине. И ведет себя так, словно этот дом уже принадлежит ему… И что же Аттикус? Да ничего. Принимает как должное. Более того, ему даже нравится. А в городе только и разговоров, что Генри Клинтон прибирает к рукам все, что у Аттикуса есть…
Пальцы Джин-Луизы, проворно сновавшие по ободку чашки в раковине, замерли. Она стряхнула капли на пол, подошвой растерла по линолеуму.
— Тетя, — сказала она почти нежно, — ты чушь мелешь. Собачью чушь. Заткнись, а?
Ритуал субботнего вечера возник так давно, что нарушить его было просто немыслимо. Джин-Луиза вошла в гостиную и остановилась перед креслом отца. Откашлялась.
Аттикус отложил «Мобил Пресс» и поднял глаза. Дочь медленно повернулась кругом.
— Ничего не расстегнуто? Швы на чулках посередке? Челочка приглажена?
— Семь часов, и ты при полном параде. Ну что — нагрубила тетушке?
— И не думала даже.
— А она говорит — нагрубила.
— Я, может, выразилась резко, но не ругалась. — Аттикус как-то объяснил своим тогда еще маленьким детям разницу между желанием все называть своими словами и богохульной бранью. Первое он готов был снести, но терпеть не мог, когда к ругани припутывали Господа Бога и поминали черта. И потому ни Джин-Луиза, ни ее брат никогда не чертыхались в его присутствии.
— Мисс Александра достала меня до печенок.
— Зачем ты ей позволила? Что ты сказала?
Джин-Луиза сообщила, что. Аттикус поморщился:
— Пожалуйста, помирись с ней. Она, конечно, умеет плешь проесть нравоучениями, но сердце у нее доброе.
— Она допекла меня Хэнком.
Аттикус был умен и потому оставил эту тему.
Дверной звонок у Финчей обладал мистическими свойствами и умел сообщать о настроении того, кто им воспользовался. И когда раздалось «ди-и-и-инь», Джин-Луиза поняла, что в двери ломится счастливый Генри. И побежала открыть.
Когда он переступил порог, ноздри ее уловили приятно-приглушенный мужской запах, но букет бритвенного крема, табака, нового автомобиля и пыльных книг улетучился, едва Джин-Луиза вспомнила о разговоре на кухне. Она обхватила Генри за поясницу, головой ткнулась ему в грудь.
— Это по какому же такому случаю? — возрадовался Генри.
— Помнишь, был такой генерал Простотак, герой Пиренейских войн? Пошли.
Генри заглянул в гостиную, где в углу сидел Аттикус:
— Обещаю доставить ее не поздно, мистер Финч.
Аттикус помахал ему газетой.
Когда они вышли в темноту, Джин-Луиза задумалась — что сказала бы тетушка Александра, знай она, что племянница как никогда близка к тому, чтобы выйти за «белую шваль».
Часть II
4
Город Мейкомб, штат Алабама, появился на карте благодаря сметливости некоего Синкфилда, который на заре существования округа владел трактиром на перекрестке двух проселочных дорог — только там в этом краю можно было поесть и переночевать. Губернатор Уильям Уайат Бибб, желая способствовать мирному процветанию нового округа, поручил команде землемеров установить его точный центр, чтобы именно там разместить свою администрацию, и не предприми Синкфилд доблестной попытки сохранить свои владения, стоять бы Мейкомбу посреди Уинстонова болота, где ничего интересного сроду не было.