Сестра всмотрелась в буквы на суперобложке:
— Автора не знаю, — произнесла она, тем самым прокляв книгу навеки. — Не огорчайся. Им пора бы уж приехать, а?
— Да я и не огорчаюсь, Сандра. — Аттикус поглядел на сестру, забавляясь. Невыносима, но не сравнить с тем, что творилось здесь, когда Джин-Луиза торчала дома и страдала. Страдая, она места себе не находила, Аттикус же любил, когда его женщины умиротворенны, а не беспрестанно вытряхивают переполненные пепельницы.
Он услышал, как подъехала машина, как поочередно хлопнули сперва ее дверцы, а потом — входная дверь. Ногами осторожно отодвинул пюпитр, предпринял безуспешную попытку выбраться из глубокого кресла, не опираясь на подлокотники, со второго раза преуспел и только выпрямился, как Джин-Луиза повисла у него на шее. Он вытерпел ее объятие и постарался не сплоховать в ответ.
— Аттикус… — сказала она.
— Хэнк, будь добр, отнеси ее чемодан в спальню, — сказал Аттикус поверх ее плеча. — Спасибо, что встретил.
Джин-Луиза чмокнула тетушку мимо щеки, достала из сумки сигареты, швырнула на диван.
— Как твой ревматизм, тетя?
— Лучше, дитя мое.
— А у тебя, Аттикус?
— Лучше, дитя мое. Как добралась?
— Лучше не бывает, сэр! — и плюхнулась на диван сама.
Хэнк вернулся, сказал:
— Подвинься-ка, — и уселся рядом.
Джин-Луиза зевнула и потянулась:
— Что у вас здесь слышно? Все, что знаю, вычитано между строк в «Мейкомб трибюн». Вы же оба ничего никогда не пишете толком.
— Ты видела извещение, что умер сын кузена Эдгара? — спросила тетушка. — Такая печаль…
Джин-Луиза заметила, как отец и Генри Клинтон переглянулись.
— Вернулся разгоряченный с тренировки, опустошил морозилку в общежитии Каппа Альфа, — пояснил Аттикус. — Потом закусил десятком бананов и запил это все пинтой виски. Через час его не стало. Так что вовсе не печально.
— Ничего себе! — отозвалась на это Джин-Луиза.
— Аттикус! — сказала тетушка. — Как ты можешь! Это же мальчик кузена Эдгара!
— В самом деле ужасно, мисс Александра, — сказал Генри.
— Кузен Эдгар все еще за тобой ухаживает, тетя? — спросила Джин-Луиза. — Глядишь, все же посватается — через одиннадцать-то лет.
Аттикус предостерегающе вскинул брови. Он видел, как бес вселяется в Джин-Луизу, подчиняет ее себе: брови у нее вздернулись, глаза в тяжелых веках округлились, и уголок рта опасно приподнялся. Когда у нее такое лицо, одному Богу да Роберту Браунингу известно, что за фортель она выкинет.
— Что ты такое говоришь?! — возмутилась тетушка. — Эдгар — наш с Аттикусом двоюродный брат.
— На данном этапе это вряд ли имеет значение.
— Ну, как тебе там живется? — поспешно спросил Аттикус.
— Сейчас я желаю знать, как живется здесь. От вас обоих новостей не дождешься. Тетя Сандра, я надеюсь на тебя — за пятнадцать минут дай мне полный отчет обо всем, что случилось за год. — Она похлопала Генри по руке — главным образом для того, чтоб не завел с Аттикусом деловой разговор. Но Генри воспринял это как знак приязни и ответил тем же.
— Ну-у… — начала тетушка. — Ну, про Мерриуэзеров ты наверняка слышала. Очень грустная история.
— Что с ними стряслось?
— Расстались.
— Да ты что?! — вскричала Джин-Луиза с неподдельным изумлением. — Неужто разошлись?
— Разошлись, — кивнула тетушка.
Джин-Луиза обернулась к отцу:
— Быть не может! Мерриуэзеры! Сколько же они прожили вместе?
Аттикус, припоминая, возвел взор к потолку. Он любил точность.
— Сорок два года. Я был у них на свадьбе.
— Мы почуяли неладное, когда в церкви они расселись в разных концах… — сказала тетушка.
— И смотрели друг на друга с ненавистью, — сказал Генри.
— А потом объявились у меня в конторе и попросили начать бракоразводный процесс, — сказал Аттикус.
— А ты что? — спросила Джин-Луиза.
— А что я? Начал.
— А мотив какой?
— Супружеская измена.
Джин-Луиза ошеломленно покачала головой. Боже всемогущий, подумала она, не иначе дело в местной воде…
Голос тетушки отвлек ее от этих размышлений:
— Джин-Луиза, ты и в поезде ехала В Таком Виде?
Захваченная врасплох, она не сразу сообразила, что Александра Имеет В Виду.
— A-а, ты вот о чем… Погоди, дай вспомнить… Из Нью-Йорка выехала в чулках, перчатках и туфлях. Переоделась после Атланты.
Тетушка фыркнула:
— Все-таки было бы хорошо здесь одеваться приличней. Не ходить распустехой. А то в городе о тебе превратное мнение. Думают, ты — э-э… из трущоб.