— Мистер Деймон ранен! — вскричал Джим.
Они вытащили застывшего как бревно Дилла на солнце. Набрали фиговых листьев и выложили на него рядком, от макушки до пяток.
— Думаешь, поможет, Том? — спросила она.
— Надеюсь. Пока не знаю. Мистер Деймон, мистер Деймон, очнитесь! — и дал Диллу легкого тумака.
Тот поднялся, отряхиваясь.
— Ну, хватит, Джим Финч! — и снова распростерся на земле, раскинув руки и ноги. — Не хочу больше тут торчать. Жарко.
Джим с таинственным видом, словно священнодействуя, поводил ладонями у него над головой и сказал:
— Смотри, Нед. Очухался.
Веки Дилла дрогнули, глаза открылись. Он поднялся и побрел через двор, бормоча: «Где я? Где я?..»
— Да здесь, здесь, у нас, — сказала она, встревожившись.
Джим глянул на нее сердито:
— Да ничего не здесь! Ты должна сказать: «Мистер Деймон, вы потерялись в Бельгийском Конго под воздействием магических заклинаний. Я Нед, а это Том».
— А мы тоже потерялись? — спросил Дилл.
— Пока вы были под колдовскими чарами — да, а теперь уже нет, — отвечал Джим. — Профессор Уиггинс томится в плену у дикарей вон в той хижине, и мы должны его освободить…
Судя по всему, профессор Уиггинс так и остался в плену. Чары рассеяла Кэлпурния, которая высунулась из задней двери и крикнула:
— Эй, лимонада не хотите? Сейчас пол-одиннадцатого. Попейте-ка, а то заживо сваритесь в таком-то пекле.
Три стакана и кувшин с лимонадом Кэлпурния не вынесла им, а поставила за дверью, на задней веранде с таким расчетом, чтобы дети побыли в тени хоть пять минут. Лимонад по утрам летом — это было уж так заведено. Они выпили по три стакана и обнаружили, что последние часы утра истекают и надо их чем-то заполнить.
— Может, сходим на Доббсов луг? — предложил Дилл.
Желающих не нашлось.
— Может, змея запустим? — сказала Джин-Луиза. — Попросим у Кэлпурнии муки…
— Кто это змея летом запускает? — сказал Джим. — Сама же видишь — ни ветерка.
Термометр на задней веранде показывал девяносто два градуса[18], в знойном мареве подрагивал в отдалении гараж, и ни единого листочка не шевелилось на двух гигантских сиренях.
— Во, я придумал! — сказал Дилл. — Давайте устроим молитвенное собрание!
Все трое переглянулись. Это было дельное предложение.
Когда наступали самые знойные дни, в Мейкомбе устраивали хотя бы одно молитвенное собрание религиозных возрожденцев. Обычно приходские священники всех трех имевшихся в городе церквей — методистской, баптистской и пресвитерианской — в складчину приглашали заезжего проповедника, а если не могли договориться, кого именно позвать или сколько ему заплатить, каждая община устраивала собственное действо, куда приглашали всех желающих, и в итоге граждан побуждали к духовному возрождению три недели кряду. На это время объявлялась война — воевали с грехом, с кока-колой, с кинематографом, с охотой по воскресеньям; воевали с нарастающей тягой девушек краситься и курить на людях, воевали с употреблением виски — так что в сезон не менее пятидесяти детей выходили к алтарю и клялись, что пить, курить и ругаться будут лишь по достижении двадцать одного года; воевали с чем-то еще таким туманным, что Джин-Луиза никак не могла уразуметь, о чем речь, кроме того, что клясться было не в чем; воевали между собой городские дамы за право лучше всех угостить евангелиста. Местные пастыри тоже целую неделю получали бесплатный стол, отчего злые языки позволяли себе непочтительные намеки: мол, те нарочно делают так, чтобы службы в церквях шли раздельно, и получают таким образом вознаграждение еще за две недельки. Разумеется, это был поклеп.
В ту неделю Джим, Дилл и Джин-Луиза три вечера сидели на отведенных детям местах в баптистской церкви (как раз настал черед баптистам) и слушали преподобного Джеймса Эдварда Морхеда, знаменитого проповедника из Северной Джорджии. Так им, по крайней мере, сказали — сами-то они мало что понимали из его речей, кроме описаний ада. Ад, насколько поняла Джин-Луиза, был и навсегда пребудет огненным озером размером как раз с Мейкомб, штат Алабама, обнесенным кирпичной стеной в двести футов высоты. Сатана подхватывает грешников на вилы и швыряет за ограду, и они там веки вечные кипят в бульоне из жидкой серы.
Преподобный Морхед был длинный унылый человек, имевший привычку сутулиться и давать своим проповедям неожиданные заглавия. («Заговоришь ли ты с Иисусом, если повстречаешь его на улице?». Преподобный Морхед сильно сомневался, что тебе удастся, даже если придет охота, потому что Иисус скорей всего говорил по-арамейски.) На второй день проповедь называлась «Возмездие за грех». В это самое время в местном кинотеатре шел одноименный фильм (дети до 16-ти не допускались): Мейкомб решил, что о фильме речь и пойдет, и послушать пастора собрались все от мала до велика. Ожидания паствы были жестоко обмануты. Морхед три четверти часа занимался грамматической казуистикой (как правильней сказать: «возмездие за грех — смерть» или «возмездие за грехи — смерть» и что имеется в виду в том и в ином случае), причем увел рассуждения о различии понятий на такую глубину, что и Аттикус Финч затруднился бы сказать, куда преподобный клонит и к чему сам склоняется.