…Приехавший поздно вечером верхом на лошади егерь был несколько удивлён тем, что его не встречают, как обычно, мальчишки. Ещё больше его поразила странная тишина в доме, распахнутая настежь дверь, и совершенно ничем не освещённые окна, хотя на улице было уже темно.
Не на шутку встревожившись, егерь слез с лошади, и с включенным фонариком торопливо вошёл в дом.
…Марию он увидел сразу. Она лежала лицом вниз на полу, широко раскинув руки; возле её головы уже остыла лужица свернувшейся крови.
— Убили!.. — ахнул егерь. Год назад браконьеры застрелили мужа Марии, и он поначалу подумал, что кто-то решил свести счёты и с его женой, заменившей мужа на опасной работе.
Егерь присел и осторожно перевернул Марию на спину.
Он ужаснулся, увидев её страшное, окровавленное лицо, и, застонав, точно от боли, увёл в сторону луч фонарика. Потом он с надеждой приложил ухо к её груди, и с радостью в душе услышал редкие удары её сердца.
— Жива, доченька… Живая… — с нежностью прошептал он, вскочил и заметался по дому.
— Вовка! Сашка! — крикнул он, думая, что мальчишки от страху где-то спрятались, потом, на время забыв о них и о том, что надо бы зажечь свет, побежал на кухню, громко топая сапогами. Натыкаясь в темноте на углы, он по памяти нашёл ведро с водой, на ощупь сорвал с верёвки полотенце, и вернулся к Марии.
Он остановился рядом с ней и невольно застыл на минуту от картины, которую увидел.
Фонарик его стоял на полу и светил на Марию сбоку. Она лежала, отвернув разбитое лицо в сторону, точно спала, и в её позе было такое спокойствие, такая беззащитность и умиротворённость, что егерь, уже имевший внуков, и давно забывший, что такое любовь, вдруг почувствовал неизъяснимую нежность к этой, совершенно чужой, и годящейся ему в дочери женщине, попавшей в какую-то, ещё неизвестную ему беду, и нуждавшейся теперь в его помощи и заботе.
Он опустился на колени и, приподняв голову Марии, стал осторожно обтирать её лицо полотенцем, которое смачивал в ведре.
Смыв кровь, он облегчённо вздохнул, увидев, что раны нет, что лицо женщины лишь сильно разбито от удара чем-то или при падении. Потом он так же осторожно поднял тяжёлое, безвольное тело на руки, и пошёл на двор.
С немалым трудом ему удалось поднять и усадить Марию на дёргавшуюся и испуганно всхрапывающую от запаха крови лошадь. Егерь положил бесчувственную женщину грудью на лошадиную холку, и привязал её к кобыле верёвкой, которую всегда носил на поясе.
Сделав всё, егерь в последний раз оглянулся на дом. Тот стоял, точно оцепенев от страха, и окна его комнаты, слегка освещённой забытым фонариком, напоминали полузакрытые глаза.
Егерь подумал, что без фонарика ему будет трудно в тёмном лесу, но сходить за ним в дом он не решился, опасаясь, что напуганная лошадь сбросит Марию на землю, как только её перестанут держать под уздцы. Или умчится с ней в лес, где обязательно потеряет и ещё больше покалечит…
Было уже совсем темно, когда егерь вывел лошадь с необычной поклажей за ограду. Он сел верхом позади Марии, и, для большей страховки придерживая её рукой, тронул повод.
Лошадь, точно только этого и ждавшая, резвым, но аккуратным аллюром понесла их по лесной дороге. Чувствовалась даже какая-то осторожность в её беге, словно она старалась не растрясти Марию.
Двадцать километров, отделявших избу лесника от деревни, лошадь одолела за час с небольшим. Егерь всё ждал, что встретит кого-нибудь из спешащих на помощь, он ещё надеялся, что мальчишки убежали из дому именно за ней, но когда, въехав в деревню, он не встретил людей и здесь, на душе его, и без того неспокойной, стало совсем муторно.
— «Уж не случилось ли чего и с ними?.. — тревожно подумал он. — Кто же мог поднять руку на восьмилетних мальцов?»
Впервые за последние два часа егерь всерьёз задумался над причинами произошедшей с Марией беды. До этой минуты он не давал себе поводов для подобных размышлений, все его помыслы были направлены лишь на то, что нужно спасать несчастную женщину, и только сейчас, когда близость помощи сняла с него основную тревогу за жизнь Марии, он пытался понять, что же случилось там, в лесу…
Убежать, бросив мать, дети не могли, — это егерю было ясно без оговорок. Заблудиться или утонуть — тоже: мальчишки, выросшие в лесу, на его озёрах и реках, хорошо умели плавать, и знали его, как свои пять пальцев. Что-то произошло в доме — это было несомненно! И произошло что-то страшное! Но что?!
Егерь вдруг пожалел о том, что не осмотрел дом Марии хотя бы мельком. Он только вспомнил слабый запах серы в избе лесничего, точно женщина выкуривала из нор крыс. И ещё в доме не было следов борьбы — это сразу бросилось бы в глаза.