Нэдл усилил давление, лишая меня чувств и эмоций. Всё покинуло меня: холод, выгрызающий ступни до боли; тепло любимого, не позволяющее сорваться в истерику; собственные мысли, в которых никогда бы не появилось подобной идеи.
Я с легкостью выбралась из объятий Ника, сделала шаг назад. Призвала огонь и окружила им его. Высокая стена колыхалась, была нестабильной. Сквозь тупое безразличие до меня доходили крики моей души или, может быть, самого сердца. Они призывали убрать пламя, бросится к Нику, обнять. Но откуда-то сверху их словно топтал тяжелый армейский ботинок. Чёрный, грязный, жесткий. Именно так я ощущала давление Нэдла на свою психику.
— Катя! — Ник опомнился, закричал. — Катя, не поддавайся! — Он не осмеливался подходить ближе — мешало плотное кольцо огня.
В мозгах заскрежетал противный Нэдловский голос:
— Быстрее! Убей его! Убей! Убей!
Я с силой сдавила виски пальцами. От возникших противоречий меня разрывало.
Дыша через раз, нелепо пытаясь заглушить чужой приказ, я рухнула на колени, зажала уши руками. Подобно душевнобольной стала раскачиваться из стороны в сторону шепча «пожалуйста».
— Оставь меня в покое! — заорала, искренне желая изгнать Нэдла из своей головы.
Послышался грохот. Вероятно, его приложило об стену волной сопротивления. Или что-то в этом роде, потому что меня отпустило. Я погасила огонь, удостоверилась, что Ник в порядке и рванула к камере Нэдла.
Он полулежал, опираясь на стену. Дышал рвано и резко. Порванная рубашка пропиталась кровью. Не отдавая себе отчёта, я с силой вцепилась в прутья тюремного окна. У меня загорелись волосы, вспыхнули оранжевыми языками глаза. Я не видела, я точно знала.
Ник схватил меня за локоть, отрывая от двери. Но прежде, чем он меня сдвинул, я успела заметить наглую улыбку Нэдла. Он улыбался. Этот подонок улыбался! С разбитыми губами, изодранной спиной, брошенный в камеру, приговорённый к скорой смерти! Он заставил меня убивать невинных, он хотел моими руками избавится от Ника! Того, кто стал мне родным, любимым, тем, кого не хочется отпускать от себя даже на минуту, ведь без него она превратиться в вечность.
Ненависть. Жгучая, ядовитая, сильная. Она уронила на меня свою пелену, лишив рассудка. Без раздумий и сожалений я подожгла мерзавца. Мне не нужно было стоять у его двери, чтобы сделать это. Более того, я не хотела смотреть на то, как его пожирает огонь.
Отчаявшийся докричаться, Ник схватил меня за плечи и зло затряс.
— Остановись! Кать, я прошу тебя! Хватит!
Я слышала его, но не слушала. Меня волновали лишь крики Нэдла. Жалостливые, страдальческие, отдающиеся во мне сладковато-мерзким привкусом. Они напоминали мне запах гнилья.
Единственное, что меня смогло отвлечь, это болезненное рычание Ника.
Я с ужасом уставилась на него, заметив, что опалила его. Это стало для меня своеобразной пощечиной.
— Потуши его, Катя, — вкрадчиво попросил Ник. — Это мои счёты, я должен сам разобраться с ним.
Теперь я послушалась. Убрала весь огонь, даже магический, погрузив нас в темноту.
Совсем рядом послышался топот ног, выкрики. Пришла подмога. Коридор озарил свет, который принесли с собой императорские воины.
Я осторожно обняла Ника, вжалась в него и, наконец, дала волю слезам.
Всё, что происходило дальше, я помню смутно. Какими-то яркими пятнами, выделившимися в отдельные события.
Вот Лиамарон стремительно движется к нам, раздвигая толпу воинов одним своим видом. Подходит, проверяет всё ли в порядке и вызывает местного врача. Отходит к тюремной камере, заводит разговор с кем-то.
Следующее пятно — спокойное лицо лорда Гонрина. Он быстро обрабатывает ожоги Ника, но при взгляде на меня сразу же хмурится.
— Раны леди Таргад гораздо хуже, чем я предполагал. Они очень глубокие и болезненные. Настолько, что оставили брешь в её ауре. Нам предстоит большая работа, Ник. То, что произошло здесь сегодня, никогда не оставит твою жену. Лишь прощение и смирение залечат эту рану.
Помню дрожащие руки Ника, его перешептывания с врачом. И это мой Ник, сильный, всегда невозмутимый, смеющийся по поводу и без. Крепко меня обнимает, но дрожь унять не может.
Помню горькое снадобье, ставшее причиной моей безмятежности. Оно убрало зияющую пустоту в груди, отпустило молотящую по вискам боль. Наверное, настолько сильное успокоительное в нашем мире дают буйнопомешанным.
Помню кровать и Арину. Она гладит меня по волосам, тихо говорит какие-то слова. Затем осторожно накрывает одеялом, садиться рядом. Суёт в рот ложку, с которой я покорно выпиваю. Теперь это вязкая безвкусная жидкость.