С тех пор тяжкие мысли оставили его: он словно окончательно понял, почему он, слепец, обрел себя между людьми. Бунт начинался и разрастался, и он шел навстречу ему, влекомый ширившимся ужасом. Теперь, когда он понял, что песня ведет к небытию и уводит от него, ему стало понятно, почему она — лучшее лекарство от страха.
Вскоре он узнал еще кое-что. Это случилось в 1810 году, после битвы у Лозницы. Повстанцы едва отбились от турок, которые тем летом навалились со всех сторон, особенно со стороны Боснии. Десятки тысяч, они переправились через Дрину, исполненные решимости проучить, наконец, непокорный народ. Сербы дрались, им помогали и русские, казалось, сил хватит. Правда, не совсем было хорошо, что отбиваться приходилось на разных фронтах одновременно, и сопротивление повстанцев было бы куда как сильнее, если бы к ним присоединился Карагеоргий[2]. Казалось, что доверия к людям становилось меньше. Всем прекрасно было известно, что самые сильные воеводы если не враждовали, то просто ненавидели друг друга. Окрепшие сомнения, возникавшие по всякому поводу, подрывали решимость повстанцев, однако они сражались, как и прежде. Битва за Лозницу была жестокой, потому что турки хотели любой ценой взять эту крепость на Дрине. Она длилась три дня и три ночи: верх брали то нападавшие турки, то оборонявшиеся сербы. Вишнич пел три дня и три ночи. Он сидел за крепостной стеной, рядом с ним раздавались выстрелы и брань, люди стонали и гибли, турки наваливались, их крики звучали все ближе, гремели пушки. Вишнич пел в этом аду и чувствовал, как сербы слушают его, а турки — слышат: сербам он был нужен, а турки, похоже, боялись его. В мгновения затишья утихал и он, вслушиваясь в небеса, в их безмолвную пропасть: удивительная благодать исходила от них, пробуждая в Вишниче теплый свет. В течение этих трех дней, как только начинало казаться, что сербы вот-вот потерпят поражение, Вишнич понимал, что этого не произойдет, и начинал петь. Наверное, именно поэтому турецкие пушкари старались взять его на мушку: ядра рвались вокруг него, но, даже засыпав его осколками, они не в состоянии были оборвать песню, звучащую над Лозницей. И чем непонятнее становился исход битвы, тем увереннее был его голос. В один страшный момент, когда, казалось, все было потеряно, песня Вишнича прогремела над Дунаем, заглушая стрельбу и стоны умирающих, и повстанцы вновь бросились в атаку. И тут появился Карагеоргий со своим войском: битва закончилась, Лозницу отстояли.
Тем же вечером Карагеоргий пожелал увидеть певца, песня которого встретила его на крепостных шанцах. Пока его вели к Вождю, Вишничу в голову пришли слова. Если никому другому, то только Черному Георгию он мог высказать то, что накопилось в его душе. Но когда Вождь обнял его, Вишнич почувствовал, что этот большой и теплый человечище налился усталостью и мелким, острым мраком. Они обнимались, может, даже и перемолвились, за спиной у Вишнича полыхал костер, близилась полночь и становилось холоднее, восходил осенний месяц, а щека Вождя пахла порохом. Потом Карагеоргий замолчал, вслед за ним умолк и Вишнич. Вот так, в молчании, они преломили хлеб. Потом Вишнич внезапно протянул руку к Карагеоргию, чтобы коснуться его в знак приветствия, однако промахнулся, и рука не коснулась его. Вишнич в одиночестве удалился в свою ночь, Карагеоргий остался в своей.
В последующие годы в нем продолжал накапливаться тот излишек знания, который он не хотел ни включать в песни, ни предавать забвению. И никому не хотел рассказывать. Не хотел ни Стояну Чупичу, Змею из Ночая, ни Луке Лазаревичу, хотя они и любили его. Он чувствовал, что они не смогут услышать его или, как тогда с Карагеоргием, момент был неподходящим, и что тогда ему делать? Однажды он был в Ночае, у Змея в гостях, и долго слушал про то, как все тяжелее приходится сражаться и как все больше растет недоверие среди людей, и сразу понял: как хорошо, что он не проговорился. Время было неподходящее, да и его понимание этого еще не окрепло. Он припомнил тот сгустившийся в Карагеоргии мрак, и опять спохватился: с чего это вдруг он осмелился думать, будто все испытания остались позади, когда самое страшное еще только предстоит? Он решил помочь им: шел от одного поля боя к другому и пел. Его ожидало первое искушение: его слушали, он был нужен им, но было уже понятно, что теперь люди все меньше и меньше нуждаются в песне.
2
Карагеоргий (1762–1817), руководитель Первого сербского восстания против Османской империи, основатель династии Карагеоргиевичей.