Теперь, когда я рассказываю о ее последней поездке в Белград и о роли новейших технологий, а именно мобильной связи, в нашей жизни, мамы уже нет в живых.
Это случилось два года тому назад, когда мама предупредила нас о поездке накануне, а в девять следующего утра сообщила, что отдыхает на Калемегдане. Когда после трех фраз мобильная связь внезапно оборвалась, я ненадолго задумался в своем служебном кресле, вспоминая о том, как в день моего наблюдения она сидела на скамейке близ памятника «Благодарность Франции». Только теперь она в моем представлении выглядела как-то меньше, медленнее, подверженной опасности…
Я готовил периодические отчеты для Промышленной палаты, контролировал девятизначные колонки цифр на экране компьютера и не успел глазом моргнуть, как закончился рабочий день. Выходя из конторы, я вспомнил, что мама не давала знать о себе целый день, но решил, что она вот-вот позвонит, а сейчас, скорее всего, просто отдыхает в Карагеоргиевском парке, собираясь навестить нас.
И тут зазвенел мой мобильник. Голос у Сани был встревожен, в нем звучала не свойственная ей озабоченность:
— Я звонила маме, но абонент недоступен!
— И я тоже, это что-то со связью, она позвонит! — отвечал я, успокаивая и Саню, и себя.
Я пришел домой, умылся, разогрел обед, ожидая Саню, чтобы поесть, и еще раз набрал мамин номер, но голос автомата опять ответил, что абонент недоступен. Признаюсь, тогда я впервые ощутил неприятное чувство, которое постепенно перерастало в страх. Пришла Саня. На ее лице читалась сильная озабоченность… Я позвонил в Зренянин, но телефон напрасно надрывался в моем родном доме.
Мы молча сидели. И ждали.
Саня еще раз набрала мамин номер, но абонент вновь был недоступен.
Было уже семь вечера, но мама по-прежнему не давала знать о себе.
— Что-то случилось! — сказала Саня. — Случилось что-то нехорошее!
— Не переживай, все в порядке! — неубедительно вымолвил я, стараясь успокоить жену.
В восемь вечера звонка мы так и не дождались, абонент опять был недоступен.
Саня сказала, что она пойдет на Ташмайдан, мне предложила отправиться на Калемегдан, чтобы обыскать в парках все дорожки — может, мы найдем маму или хоть какие-то следы ее пребывания.
Спускаясь в трамвае к Неманиной, я еще раз набрал маму, но абонент все еще оставался недоступным.
Я вышел из трамвая у Городской библиотеки и тут же направился к центральной аллее Калемегдана. Обыскал все вокруг памятника «Благодарность Франции», у павильона «Цветы Зузорич» и еще раз прошелся по этим дорожкам. Напрасно я на пустых скамьях в темноте и при слабом освещении разыскивал маму. В это время позвонил мобильник, Саня сообщила мне, что на Ташмайдане мамы нет, и она отправляется домой.
Я позвонил с мобильного в Зренянин. И опять ничего.
О, Господи!
Может, надо было сразу звонить в службу спасения? Но ведь они в случае чего сами позвонили бы нам? Или сообщить в полицию? Но они бы тоже уже сообщили нам?
Любые действия вдруг показались мне бессмысленными, каждый шаг становился безнадежным.
Я стоял на выходе из Калемегдана, не зная, куда направить стопы.
Вернуться домой — и что?
Кому звонить?
Что делать?
Куда идти?
И так я стоял, а мимо меня шли молодые и немолодые прохожие. Кто-то толкнул меня, кто-то обругал походя, кто-то смеялся, хихикал, где-то рядом слышалось шуршание автомата, вырабатывающего воздушную кукурузу. Я стоял, размышляя над следующим своим шагом.
И вдруг я внезапно вспомнил запомнившуюся мне фразу: «Оставь, пусть сердце ведет тебя!»
Я простоял так несколько минут, после чего направился к Военному музею. Подойдя к памятнику «Благодарность Франции», инстинктивно почувствовал, что следует повернуть влево, и я, пройдя по променаду, отправился к Победителю.
Выйдя на круглую освещенную площадку, я увидел в темноте десятки тысяч огней Нового Белграда.
Вся эта размеренная и зыбкая жизнь за рекой, жизнь, о которой я ничего не знал и о которой ничего не узнаю…
Пребывая в трансе, я подошел к Победителю с правой стороны.
Там узким полукругом стояли три скамейки.
Две боковые были свободны, на центральной сидело маленькое, сгорбленное черное существо.
Я приблизился к скамейке, и сердце мое было готово вырваться из груди.
Она сидела здесь, на этой скамейке.